Всплыть на полюсе!

Она с удовольствием наводила порядок в квартире, готовила обед, уходила в магазин и возвращалась с полными авоськами. Таня неотступно следовала за ней. Это не Ленинград, где бежишь в магазин полуфабрикатов и за полчаса обед готов. В маленькой отдаленной базе все гораздо сложнее…

И после того, как Танюшка и Геннадий засыпали, Вера еще долго шила, гладила, штопала и ложилась, когда во всех окнах напротив были потушены огни.

В заботах первых недель Вера редко вспоминала о встрече с Максимовым…

Беда пришла неожиданно. Уже смеркалось. Таня прибежала с улицы оживленная более обычного, забрызганная с ног до головы, и по всему было видно, что северная весна пришлась ей по нраву. Заснула она не сразу.

Вера пристроилась на диване с книжкой, прикрыв плечи пуховым платком. Спать не хотелось. Шумел вентилятор, который Вера включала перед сном. Голоса ребят под окном понемногу стихли. На сердце у Веры было тревожно. Она поднялась с дивана, побродила по комнате, пытаясь определить причину нарастающего беспокойства. Дочь во сне тихо застонала. Вера склонилась над ней, положила руку на лоб. Он был очень горячий.

Вера бросилась к телефону и набрала номер Максимовых. Этот номер назвала ей Анна Дмитриевна, провожая на новую квартиру. Вера даже не подозревала, что он останется у нее в памяти.

— Слушаю. Кто говорит? Не пойму! — Она узнала голос Максимова. — Да, да, помню. Чем могу быть полезен?

Деловитость, прозвучавшая в этом вопросе, отрезвила Веру, и ей вдруг ясно представилось ее незавидное положение, затерянность на краю света, в снегах, внезапная болезнь ребенка, одиночество и беспомощность.

— Не знаю, что делать. Таня заболела, а муж на дежурстве, — сказала Вера и заплакала. Она пыталась сдержаться, но не могла, всхлипывала, то растирая глаза, то закрывая мембрану телефонной трубки. Потом тихо положила трубку на рычаг и побежала к кроватке.

Таня стонала, лоб у нее был в испарине. Вера попыталась разбудить девочку, но та только чуть-чуть приоткрыла мутные глаза и вновь впала в забытье. Тогда Вера выбежала на площадку и позвонила соседке. Еще и еще раз. Сонная соседка открыла дверь. Вера спросила телефон госпиталя и, не ответив на вопрос, что случилось, вернулась к дочери.

Максимов, услышав в трубке плач Веры и короткие гудки, постоял несколько минут в раздумье, потом постарался пройти в комнату как можно тише, боясь разбудить жену, но она услышала и проснулась.

Михаил Александрович рассказал обо всем. Анна Дмитриевна тотчас же набрала номер госпиталя. Ей ответили — врач уже отправился к больному ребенку. Она погасила свет. Минут двадцать они лежали в полной темноте. Анна прислушивалась к ровному дыханию мужа, потом приподнялась. Чуть скрипнула пружина. Максимов лежал не двигаясь. Тогда она начала подниматься осторожно, без шума.

— Ну, ну, ну, — пробурчал в подушку Максимов, — беспокойная старость. Ну что тебе еще? Позвонила же врачу. Без тебя обойдутся.

— А я думала, Миша, ты спишь. Я ведь просто так — бессонница напала.

— Бессонница, бессонница, — передразнил ее муж. — Ты знаешь, у меня какое-то странное чувство к этому лейтенанту. Любопытство разбирает узнать, что он за человек, а с другой стороны, все папаша его вспоминается.

— О папаше я бы постаралась забыть.

— Трудно! Этот человек на чужом горе строил свое счастье.

— Сегодня в этом трудно разобраться. Да и не к чему копаться в прошлом. Пойми, молодые не виноваты. Они здесь без году неделя, одни-одинешеньки, с больным ребенком на руках.

Максимов, услышав о ребенке, смягчился.

— Что тебе мешает? Встань и позвони к ним.

— Я телефона не знаю.

— Что ты, при царе Горохе живешь? Спроси дежурную телефонистку. Она найдет.

— Неудобно как-то ночью…

— Вечно ты Со своим «неудобно». Ну пойди к ним, я тебя провожу.

Они оделись, больше не разговаривая, тихо вышли на улицу. Метель стихла, и дома стояли белые, в изморози. Шли осторожно по слабому, уже не зимнему насту, поддерживая друг друга.

У дома, где жили Кормушенко, они расстались. Анна Дмитриевна поднялась наверх, а Максимов остался ждать внизу. Он стоял возле парадной и смотрел в небо. Оно так много говорит сердцу моряка, который привык оставаться наедине с морем и небом чаще, чем с землей. Ковш Большой Медведицы выделялся отчетливо, была заметна каждая звездочка.

Анна Дмитриевна вышла через несколько минут.

— Мне придется остаться, Миша. Девочка тяжело заболела.

— Что ж это, врачей, что ли, у нас не существует? Тоже мне доктор!

— Врач был, и, может быть, придется вызвать еще раз.

— Ну и вызовут. Пошли, пошли…

— Нет, Миша, ты извини, я останусь.

Максимов взял Анну Дмитриевну за руки, снял варежки и погладил маленькие морщинистые ладони:

— Ну что мне с тобой делать?

Анна Дмитриевна улыбнулась:

— Если я задержусь, имей в виду, на всякий случай, хлеб завернут в полотенце, рыба и масло в холодильнике.

Максимов возвращался один. На востоке чуть-чуть пробивались белесые сполохи северного сияния. «Вот и ночь прошла. Еще одна ночь в нашей жизни».

5

Время от времени Геннадий возвращался к мысли, что он здесь пришелся не ко двору.