Вспоминая Михаила Зощенко

Было ему в то время лет тридцать семь, а пожалуй, и меньше. К вечеру, когда его рваный портфель был порядком отягощен медяками, он снимал свою бесстыжую вывеску и направлялся в закусочную, где услаждал себя дорогими питиями и яствами, недоступными для большинства ленинградцев. Это повторялось ежедневно из месяца в месяц.

Все мы видели этого нищего и брезгливо сторонились его.

Никто и не подумал о том, чтобы как-нибудь изменить его жизнь.

Но вот по Литейному прошел Зощенко (кажется, вместе со Стеничем), и на глаза ему попался Тиняков.

- Сколько денег, - сурово спросил он у нищего,- вы добываете в месяц при помощи этой комедии?

Тот задумался:

- Сорок червонцев.

- Вот вам двадцать за полмесяца вперед, - и сейчас же уходите отсюда! Не позорьте литературу... ступайте!

Нищий взял деньги, заулыбался, закланялся, снял с шеи свою вывеску и сказал деловито:

- За остальными я приду к вам в редакцию. Ровно через две недели...

Но, едва только Зощенко ушел от него, он снова напялил вывеску и вернулся на прежнее место.

Зощенко, увидев его на обратном пути, потребовал, чтобы он сейчас же ушел и не смел возвращаться сюда.

Нищий неохотно покорился.

По прошествии нескольких дней я, проходя со Стеничем мимо Летнего сада, увидел Тинякова у самых ворот, возле урны, с той же постной физиономией мученика, с той же вывеской и с тем же портфелем.

- Но ведь вы обещали Михаилу Михайловичу...

- Обещал насчет Литейного. И свято держу свое слово. А насчет Летнего сада у нас разговора не было! - ответил "писатель" с нагловатой усмешкой. К тому же я продешевил... по наивности...

Впрочем, дело не в нем, а в Михаиле Михайловиче, который не мог допустить, чтобы звание писателя было втоптано в грязь.

Когда я под свежим впечатлением заносил в свой дневник краткую запись о встрече с "писателем", мне и в голову не приходило, что она, эта встреча, будет впоследствии подробно описана Зощенко в одной из заключительных глав его автобиографической повести "Перед восходом солнца".

В этой главе, которая сейчас передо мною, нищий изображен превосходно горячими, эмоциональными красками. Зощенко был потрясен его откровенным цинизмом.

Их встреча на Литейном, оказывается, была не последней.

"Я, - пишет Зощенко, - встретил Т[инякова] год спустя. Он уже потерял человеческий облик. Он был грязен, пьян, оборван. Космы седых волос торчали из-под шляпы. На его груди висела картонка с надписью: "Подайте бывшему поэту". Хватая за руки прохожих и грубо бранясь, Т[иняков] требовал денег.

Образ этого поэта, образ нищего, остался в моей памяти как самое ужасное видение из всего того, что я встретил в моей жизни".

"СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ ПОВЕСТИ"

Возможно, эта встреча с Тиняковым побудила Зощенко написать осенью 1930 года повесть о поэте Мишеле Синягине.

"Он больной, старый, усталый..." "Он нищий и бродяга..." "Он стал просить милостыню..." "У него рваное и грязное тряпье на плечах..."

Вообще человек, "потерявший человеческий облик", стал в ту пору, в конце двадцатых и в начале тридцатых годов, буквально преследовать Зощенко и занял в его творчестве чуть ли не центральное место.

Этот образ постоянно маячит в его книге "Сентиментальные повести". К книге лучше всего подошел бы подзаголовок: "Книга о загубленных людях, утративших человеческий облик".

По ее страницам проходят один за другим затравленные, отчаянно одинокие люди, отверженцы прочно слаженной обывательской жизни. В каждой из этих повестей (а также в рассказе "Коза") Зощенко вдумчиво и подробно исследует все обстоятельства, которые с неизбежностью фатума привели их к бессмысленной гибели.

"Сентиментальные повести" - такое же проклятие "сволочному" и страшному миру современных мещан, что и книга "Уважаемые граждане" (со всеми примыкающими к ней циклами юмористических очерков).

Но там он выступал против ненавистного ему мира со смехом, издевался, глумился над ним, а здесь он тоскливо размышляет о нем и делится своею тоскою с читателем. В отличие от "Уважаемых граждан", повествование ведется здесь замедленным темпом, со вступительными монологами автора, с его комментариями к изображаемым в книге событиям, - новый, неожиданный Зощенко, не такой, каким мы знали его по "Аристократкам" и "Баням". 1

Подводя в этой книге невеселый итог своим наблюдениям над обывательской жизнью, он раньше всего отмечает ее бесчеловечную лютость. И без всякого удивления пишет:

"Брат милосердия Сыпунов (брат милосердия! - К. Ч.) подошел к Володину и ударил его булыжником, вероятно, побольше фунта".

И рассказывает, как самую обыкновенную вещь, что этот же брат милосердия (брат милосердия!) раздобыл для какой-то женщины бутыль серной кислоты, чтобы она плеснула кому-то в лицо.

"Крой его, робя! Хватай! Здеся! Сюды, братцы, сюды загоняй! Бери его, братцы!" - кричит в этой книге толпа, с азартом преследуя свою тишайшую жертву.

И хотя в остальных повестях Зощенко не воспроизводит этих разбойничьих криков, читателю они слышатся здесь чуть не на каждой странице. Ибо здесь человек человеку - разбойник.