Вспоминая Михаила Зощенко

По всей книге проходят эти загнанные, неприкаянные, погибшие люди - и Аполлон Перепенчук, и Забежкин, и Котофеев, и Мишель Синягин, и Белокопытов, все главные ее персонажи, и хотя причины их гибели издали могут показаться различными, но Зощенко отчетливо видит, что, в сущности, причина одна: страстная, ничем не истребимая вера в имущество как единственный фундамент человечьего счастья - вера, которая кажется им вполне совместимой с социалистическим строем.

В каждой повести движет людьми стяжательство, алчность, корысть, и Зощенко лишь тогда примиряется с ними, когда, пережив катастрофу, они освобождаются от хищнических своих вожделений, как это случилось с Забежкиным в рассказе "Коза". Разорившая его наглая бабища желает купить у него по дешевке пальто, которое он вынес для продажи на рынок, и вдруг он говорит ей, потупившись:

- Возьмите так, Домна Пантелеевна.

Это "возьмите так", этот полный отказ от стяжательства, противоречащий всем "идеалам" и "принципам" алчного мира, знаменует собою для Зощенко победу раздавленного жизнью человека над корыстной стихией мещанства.

На последних страницах повести, едва только Забежкин произнес свое "возьмите так", он становится для автора праведником с просветленной душой.

Недавно я перечитал эту книгу. Она по-прежнему для меня обаятельна. Меня снова обрадовала самобытность ее многосложного стиля, в котором ирония сочетается с лирикой, озорство и дурачество - с глубокой серьезностью, скептический, насмешливый тон -с задушевным. И над всем доминирует щемящая жалость, сокрытая в подтексте так глубоко, что иной неопытный читатель даже не приметит ее. Тем более что Зощенко, словно стыдясь своей жалости, то и дело напускает на себя равнодушие, постоянно уверяя читателей, что его нисколько не волнует жалкая судьба этих пустяковых людей. Чтобы лучше скрыть свои эмоции, он часто прибегает к пародии, вводя в повествовательную ткань пошловатые штампы старых повестей и романов:

"Ужасная бледность покрыла ее лицо".

"Гнев зажегся в ее глазах".

"Было прелестное майское утро".

А порою столь же издевательски передразнивает "загогулистый" стиль модных в те времена беллетристов:

"Море булькотело... Трава немолчно шебуршала... Девушка шамливо и раскосо капоркнула".

Но даже этот пародийный фальцет не в силах скрыть его подспудное чувство, потому что оно проявляется в лирике. Это самая лирическая книга из всех, какие написаны Зощенко. Помню, живя в Сестрорецке, я пришел к нему как раз в ту минуту, когда он закончил свою "Страшную ночь", и он прочитал мне ее своим медленным, ровным, певучим, задумчивым голосом. Я воспринял ее как стихи - так ритмически звучала эта проза. И я еще сильнее ощутил музыкальность причудливой книги, которая из-за своей многостильности осталась почти недоступной элементарным вкусам той обширной толпы, которая видела в Зощенко своего развлекателя. В автобиографических записках он сам вспоминает, что, когда он попробовал было выступить перед этой публикой на какой-то эстраде с чтением одной из своих наиболее серьезных вещей (очевидно, с "Сентиментальною повестью"), ему грубо закричали из зала:

- "Баню" давай... "Аристократку"... Чего ерунду читаешь!

"Ах (с тоскою подумал он), если б мне сейчас пройтись на руках по сцене или прокатиться на одном колесе - вечер был бы в порядке" 1.

1 Зощенко М. Перед восходом солнца // Октябрь. 1943. № 6. С. 89.

Именно этого и требовала от него та толпа, которую он клеймил в своих книгах.

Замечателен язык "Повестей". Он сильно отличается от того языка, какой воссоздан в "Уважаемых гражданах". Это почти литературный язык, но - с легким смердяковским оттенком: "какой фазой земля повернется в геологическом смысле", "а супруга невесть где бродит по случаю своей красоты и молодости..." Это язык полуинтеллигента тех лет, артистически разработанный Зощенко во всех своих оттенках и тональностях.

Здесь второе новаторское открытие писателя - словарь и фразеология современных ему полукультурных людей ("уважаемые граждане" совсем некультурны). Он не только изучил этот язык, он сделал его своим, и в то время ему одному было дано извлекать из этого нелепого наречия столько блистательных литературных эффектов.

Писатель большой темы, большого гражданского чувства, большой, встревоженной, не знающей успокоения совести, - таким встал пред нами Зощенко в этой знаменательной книге.

Поэтому таким отъявленным вздором показались мне безумные строки, посвященные ему в "Литературной энциклопедии" 1930 года:

"Анекдотическая легковесность комизма, отсутствие социальной перспективы отмечают творчество Зощенко мелкобуржуазной и обывательской печатью".

Назвать обывателем самого ярого врага обывательщины можно было только при полном пренебрежении к истине.

БЕДА И ПОБЕДА

Я подумал о смехе, который был в моих книгах, но которого не было в моем сердце.

Мих. Зощенко

Простим угрюмство. Разве это Сокрытый двигатель его?

Ал. Блок

1