Вспоминая Михаила Зощенко

В "Рассказах Назара Ильича господина Синебрюхова" Зощенко не только понял это всепроникающее явление, но проследил лицемерно-трусливый путь мещанина через революцию и гражданскую войну. В этой книге было предсказано многое. У нового мещанина (времен нэпа) не было "забора", он жил теперь в коммунальной квартире, но с тем большей силой развернулась в нем "оглядка на чужих", зависть, злобная скрытность. Беспространственность утвердилась в другом, эмоциональном значении.

"Рассказы Назара Ильича..." писались, когда Зощенко пришел к "серапионам". Расстояние между автором и героем было в нем беспредельным, принципиально новым. Каким образом это "двойное зрение" не оценила критика, навсегда осталось для меня загадкой.

5

Проболтать до рассвета, не отпустить, не отступиться от друга. Острота настоящего, его неотъемлемость, еще незнакомое угадывание в нем будущего. Надежда! Единодушие не мысли, но чувства. Доверие! Звон старинных часов, показывающих не только дни и часы, но и годы, раздается, когда в блеске молодости открывается улыбающееся лицо. Совершается открытие: да, так было! Вот оно, колючее, обжигающее, не постаревшее за полстолетия воспоминание!

Но иногда нужно просто ждать, отложив в сторону старые письма, старые фото. И оказывается, что первое впечатление под рукой, а не там, где ты пытался найти его, пласт за пластом отбрасывая время. Постороннее, случайное, косо скрестившееся, ничего, кажется, не значившее отбрасывает занавеску волшебного фонаря - и то, что ты искал за тридевять земель, открывается рядом.

В этот вечер - "Серапионовы братья" собирались по субботам - читали поэты: Тихонов - из книги, которую он решил назвать "Орда", и Полонская - из книги, для которой мы все придумывали название.

"Гостишек" не было, и мне особенно нравились такие встречи - я был сторонником замкнутости нашего "ордена". Должно быть, моему студенческому воображению мерещилось нечто рыцарское, требующее обрядности, "посвящения". Первая читала Полонская, приятная, с неизменной мягкой улыбкой на свежем лице, с черным пушком на верхней губе, который шел к ней и тоже каким-то образом был связан с ее мягкостью и добротой. По моим тогдашним понятиям она была не очень молода - лет двадцати семи. Отличный врач, никогда не оставлявший своей профессии, она писала стихи, которые мы любили и ценили.

Когда редакция "Литературных записок", издававшихся Домом литераторов, предложила "серапионам" опубликовать свои автобиографии, я отделался каким-то неостроумным мальчишеским вздором, а она ответила тонко и по-женски умно. Мне хочется привести ее ответ не только потому, что он характеризует и атмосферу тех годов, и нашу единственную "Серапионову сестру", но и потому еще, что автобиография Зощенко, отрывок из которой я привел выше, была написана по той же просьбе редакции "Литературных записок". Вот что написала Е. Г. Полонская: "Когда я была маленькой, я всегда думала, что кроме гимназии и университета существует еще школа, в которой учат разным, необходимым для жизни премудростям, известным только взрослым людям. Как брать билет на вокзале, как нанимать носильщика, договариваться с извозчиком, как торговаться в лавке, как просить извинения за шалости и как отвечать на вопросы: кого ты больше любишь - папу или маму?

В гимназии училась хорошо, но трем вещам никак не могла научиться - не опаздывать на первый урок, не смотреть исподлобья и не говорить дерзостей. Затем я уехала за границу, окончила университет и наконец, побывав во многих городах, убедилась, что такой школы, о которой я мечтала в детстве, не существует. К сожалению, список предметов, которым я не могла научиться, еще увеличился: нужно чувствовать серьезность разных положений, поступать на службу и уходить со службы, вести переговоры с редакторами и издателями, хлопотать о том, чтобы сделаться 187-м кандидатом на академический паек, обижаться кстати и отвечать вовремя. Я заявляю, что пока такой школы нет, я вовсе не обязана это делать. Писание автобиографий относится к той же серии. Писать автобиографии я не умею. Я пишу стихи".

Когда я познакомился с Елизаветой Григорьевной, она уже не смотрела исподлобья.

В тот вечер она прочитала несколько стихотворений, которые впоследствии вошли в книгу "Знаменья". Тихонов предложил исправить одну строку: вместо

Мне пресно сладкое, я горького хочу

он посоветовал:

Мне пресно сладкое, я горечи хочу.

- А то Алексей Максимович может принять на свой счет, - сказал он под общий хохот. - Хотя, без сомнения, будет польщен...

Потом он стал читать свои стихи - и превосходные. С каждым днем он писал все лучше. Сибирь явилась перед нами, с ее мамонтами, захлебывающимися, потому что на ковчеге для них не нашлось места во время всемирного потопа, - и через миллионы лет земля, где:

...из рек, убегающих прямо,

Так широко и плавно,

Может пить только бог или мамонт,

Приходя как к равному равный.