«Вспомни!»

— Могу я войти туда? — спросил Томас у Раковского.

— Конечно! Идите смело, мы за вами.

Вслед за Томасом мы стали продираться сквозь густые кусты. Сад совсем зарос. Старые яблони и груши одичали — их задушил колючий кустарник. Плоды на них были маленькие и кислые даже на вид.

Никаких тропинок уже не осталось. Но Томас пробирался через заросли с видом человека, все лучше вспоминающего знакомую дорогу.

— Нет, надо направо, — бормотал он, и мы послушно сворачивали за ним направо. — Вот, — тихо проговорил Томас, останавливаясь перед грудой кирпичей, заросшей бурьяном.

— Здесь был ваш дом? — так же негромко и сочувственно спросил Раковский.

— Не знаю, кажется… Мы здесь жили.

Было пусто в старом, заброшенном саду. Только в листве весело перекликались птицы.

— Я устал, — сказал Томас. — Я очень устал.

Морис взял его под руку, и мы выбрались обратно на пустынную дорогу.

Раковский отвез нас в гостиницу и ушел наводить справки. Морис велел Томасу хорошенько отдохнуть и успокоиться и дал ему какую-то таблетку, чтобы он ненадолго уснул. Томас принял ее, но опять с некоторым колебанием и опаской.

Меня сморила жара, и я тоже решила немножко отдохнуть.

Проснулась я уже под вечер от голосов в соседней комнате. Морис и Раковский старались говорить потише, но, увлекаясь, то и дело повышали голос. Я начала причесываться, прислушиваясь.

— Здание тщательно охранялось, — говорил Раковский. — В саду днем и ночью дежурили часовые с овчарками.

— И в нем жили дети? — недоверчиво спросил Морис. — Странно… Насколько мне известно, гестаповцы не устраивали детских домов.

— Местные жители считают, что это было нечто вроде школы.

— Школы? Какой школы?

— Неясно. Она была тщательно засекречена. Детям лишь очень редко удавалось общаться с местными жителями, и они уклонялись от разговоров о школе. Не сохранилось никаких документов. В августе сорок четвертого года всех детей куда-то вывезли, а здание гитлеровцы взорвали, убегая в сентябре.

Я постучала в дверь, вышла к ним и спросила:

— Я не помешаю?

— Нет, конечно, что вы, — поспешно ответил Раковский.

А Морис воскликнул:

— Ты слышала? Георгий уверяет, будто в саду была какая-то школа, а вовсе не дом Томаса.

— Слышала. Странно…

— Что за школа в глухом месте, вдалеке от жилья? Ладно, попробуем его порасспросить, — сказал, тряхнув головой, Морис. — Проведу сейчас сеанс.

— Смогу я присутствовать? — спросил Раковский. — Для нас тоже очень важно…

— Конечно. Как только он уснет, я вас позову… Пойду посмотрю, как он себя чувствует, наш Томас, — поспешил Морис.

Не возвращался он довольно долго, а войдя в комнату, сказал:

— Спит как сурок. И улыбается во сне. Не стал его будить, а то опять разволнуется. Так даже лучше. Просто перевел его из обычного сна в гипнотический. Идемте.

Томас крепко спал у себя в комнате на широкой деревянной кровати. Над его головой в раскрытое окно тянулась ветка, вся увешанная мелкими румяными яблочками.

— Можете нормальным голосом задавать мне любые вопросы, курить, ходить — вообще чувствуйте себя совершенно свободно, — сказал Раковскому Морис, заметив, что тот вошел на цыпочках и боится подойти ближе к кровати. — Никогда не приходилось присутствовать при таких сеансах?

— Нет, — ответил Раковский, с любопытством рассматривая спящего Томаса.

— Присаживайтесь вот сюда, поближе. Да не бойтесь вы: его сейчас пушками не разбудишь. Он слышит только мои приказы. Покажу вам сегодня любопытные вещи и довольно редко применяемые, — не удержался похвастать Морис и тут же виновато посмотрел на меня. — Клодина, будь добра, займись, пожалуйста, магнитофоном. Надо записать все получше!

— Хорошо.

Он, конечно, мог гордиться своими знаниями и способностями. Морис творил настоящие чудеса, и так спокойно, ловко, уверенно, что я залюбовалась им, а Раковский притаил дыхание, замер, словно его и не было в комнате.

Морис снова внушил спящему Томасу, будто ему девять лет, и вернул его в давний сорок четвертый год.

Морис не терял времени зря и еще дома, ожидая, пока Томас выйдет из больницы после загадочного покушения, занимался болгарским языком. И он начал теперь задавать вопросы по-болгарски:

— Где ты живешь?

— Не зная.

— Твой дом здесь, в большом саду?

— Не.

— А где твой дом?

— Не зная.

— А что было в саду?

— Това е лошо място, — ответил Томас и быстро добавил, понизив голос: — Не бива да се ходи там.

Морис вопрошающе посмотрел на Раковского.

— Там плохое место. Не надо туда ходить, — торопливо перевел тот.

— Защо? — спросил Морис у Томаса.

Томас промолчал, словно не слыша вопроса.

— Тут была школа, в большом доме, в саду?

— Не разбирай, — помотал головой спящий.

Морис повторил вопрос по-немецки.

И Томас ответил:

— Да.

Морис опять попробовал перейти на болгарский:

— Как тебя зовут?

— Томас.

— А как зовут твоего отца?

— Не зная.

— Как зовут твою мать?

— Не зная.

— Къде живеят те?

— Не зная, — помолчав, Томас вдруг добавил не очень уверенно по-немецки: — Они умерли.

— От каквоса умрели?

Молчание.

Морис повторил вопрос.

— Не разбирай.

— Вспомни: как ты называл своего отца? — спросил Морис по-немецки.

Молчание.

Лицо спящего Томаса стало вдруг напряженным и побледнело.