Вспомни меня

Я обещаю не забыть и отправляюсь туда. Это дает мне время собраться с духом и достать фото матери. Не хотелось бы пристать не к той старушке или позволить всучить себе какую-нибудь самозванку. Никому нельзя доверять; пока не выяснится, что происходит, рассчитывать не на кого.

Покинув безопасное прибежище туалета, я целеустремленно шагаю по коридору. Очень кстати приходятся стрелочки на стенах, показывающие, как пройти к столовой, рекреационному залу, спальням и выходу в парк. Я миную маленькую комнатку с раковиной и зеркалом, где парикмахерша сушит какой-то пожилой леди волосы феном. Остальные терпеливо ждут своей очереди – кое-кто смотрит пустым взглядом в стену или качает головой, сидя в коляске.

– Я ищу миссис Роуз Уоллис. Мне сказали, она в рекреационном зале, – заглянув внутрь, сообщаю я улыбчивой парикмахерше.

– Идите прямо, милая. Я ее сегодня одной из первых подстригла, встретит вас в лучшем виде.

Поблагодарив кивком, я отправляюсь дальше. Итак, мать по крайней мере достаточно разумна, чтобы следить за собой. Она не пускает слюни, лежа на кровати, и не стоит одной ногой в могиле. У меня вновь начинается мандраж. Неужели сейчас, после стольких лет, я правда увижу свою маму?

Рекреационный зал – просторное помещение с желтыми стенами и рядом окон, которые открывают умиротворяющие виды парка. У одного края зала стулья расставлены полукругом возле телевизора, у другого стоят подле маленьких столиков, за которыми обитатели пансиона могут играть в карты или домино. Кто в состоянии, конечно. Остальные сидят в колясках, опустив подбородок на грудь. Здесь дезинфекцией пахнет еще сильнее, примешиваются и другие ароматы – из столовой и от слишком большого скопления людей, пробывших здесь чересчур долго. Включенное на максимум отопление все только усугубляет. Похоже на «Хилвуд-хаус» – та же жара, резкий запах обеззараживающего средства, суета сиделок и общая атмосфера чего-то интимного, но выставленного напоказ.

Шаркая ногами, ко мне подходит какой-то старичок. Ширинка у него расстегнута, на подбородке остатки еды.

– Пора ужинать?

– Извините, я не в курсе.

– А? Пора ужинать?

– Я не знаю, простите.

Старик поворачивается спиной, потом снова оборачивается ко мне.

– По средам на ужин всегда жаркое. По пятницам рыба. По средам жаркое.

– Как скажете. – Сегодня четверг.

– По пятницам рыба. Вроде уже пора ужинать. Говорили, что пора. Надо узнать. По пятницам рыба. По пятницам рыба…

Он продолжает твердить одно и то же – пластинку заело. Меня выводит из равновесия не столько его поведение – навязчивое повторение слов было не редкостью в «Хилтон-хаус», я видела случаи и похуже, – сколько то, что оно привлекает внимание.

Опираясь на ходунки, к нам приближается еще одна обитательница пансиона, иссохшая и согбенная, как голое, пригибаемое к земле ветром дерево на морском побережье, – удивительно, что она еще в состоянии управляться с этой металлической конструкцией. Лопатки на спине торчат под джемпером словно недоразвитые крылья, ноги под твидовой юбкой тонки как спички.

– Сегодня курица, Стэн, – рявкает карга. – Иди и сядь. От тебя слишком много шума.

– Я пойду сяду, – произносит старик, пытаясь уцепиться мыслями за новую информацию, и медленно шаркает прочь.

Я благодарно улыбаюсь вмешавшейся старушке. Она же в ответ, сузив глаза, внимательно меня оглядывает.

– Стало быть, ты очнулась, – скрежещущим голосом говорит она. – Джоанна говорила, ты в коме.

Перед глазами все вдруг плывет, я словно возношусь из собственного тела, лишившись плоти и дыхания, не в силах ни пошевелиться, ни сказать хоть слово.

– Что язык проглотила? – спрашивает мать. – Я слыхала, у тебя с головой не все в порядке?

Ее грубость, как пощечина, мгновенно возвращает меня к реальности. Втянув воздух, я вытаскиваю на ощупь фото и сравниваю, черту за чертой, с этой сморщенной ведьмой. Те же глаза-бусинки, тот же кривящийся книзу, словно от вечного разочарования жизнью, рот, та же торчащая вперед упрямая челюсть. О да, передо мной матушка, не изменилась ни на йоту. Возможно, ее глаза слегка помутнели и пожелтели, но огонь в них сверкает все тот же.

– Пойдем-ка лучше в другое место, – говорит она.

Глава 43

Я снова превращаюсь в ребенка. Мне сорок шесть, я взрослая женщина, однако эта морщинистая карга с ходунками и ногами-палочками имеет надо мной какую-то странную власть. Я тащусь за ней следом, и все у меня внутри будто закручивается в узел. Счастливого воссоединения явно ждать не стоит – надо было быть полной дурой, чтобы надеяться на подобное. Мать не выказывала нежных чувств, даже когда я была ребенком, тем более глупо ожидать их теперь. И все же кое-что изменилось – я ощущаю в себе нечто новое, тлеющую искорку гнева, которой нужно совсем немного, чтобы разгореться. Почему ты никогда не любила меня, бессердечная ты сука?!