Вспомни меня

Мать входит в комнату в дальнем конце пристройки. Обстановка тут довольно аскетичная – аккуратно заправленная больничная койка, дешевый сосновый шкаф и прикроватный столик, где предметы жизненной необходимости свелись к коробке с бумажными платками, напечатанной крупным шрифтом Библии и бутылке лимонно-ячменного напитка. У стены два кресла из кожзаменителя с высокой спиной, вроде тех, что стоят в приемных врачей, и стол с наполовину собранным пазлом. Над кроватью гравюра, памятная мне с детства, – горы, озеро и пара коров хайлендской породы на переднем плане. Вряд ли мы хоть раз ездили в Шотландию, но эта картина сопровождала мать десятилетиями, в отличие от многого другого, выброшенного за ненадобностью.

– Присядь-ка. – Она указывает рукой на одно из кресел.

Я неловко устраиваюсь на краешке под ее обжигающим взглядом. Похоже, мать не особенно удивлена моим появлением. Большинство на ее месте проявили бы хоть какие-то эмоции, узнав, что потерянная много лет назад дочь наконец-то вышла из комы, однако у матушки вид такой, словно она осу проглотила.

– Я думала, что ты… – начинаю я.

Мать не дает мне договорить. Мне это памятно с детства: она была так самоуверенна, что высказывалась, не обращая внимания на уже идущую беседу.

– Я всегда считала то, что с тобой случилось, Господним воздаянием за грехи. Однако вот ты здесь, без единой царапины…

Мать смотрит на меня с ненавистью, и я невольно отшатываюсь, пораженная злобой во взгляде. Может быть, это симптом деменции? Бывают же перепады настроения, агрессия, изменения личности… Нет, здесь, пожалуй, наоборот – с годами внутренняя сущность человека проявилась в чистейшем, максимально ярком виде. Слова матери так и сочатся густым ядом праведности.

– А мне Джоанна сказала, что ты умерла.

– Ха! Ты небось обрадовалась, да? Жаль тебя разочаровывать: я еще жива и вот собираюсь хоронить одну из своих дочерей. Правда, не ту, которую надо.

Я вздрагиваю. Откуда такая ненависть?

Она подходит к кровати и неловко укладывается на нее – такая невесомая, что на туго заправленном покрывале не остается даже вмятины. Куда тяжелее тела душа матери – столько в ней желчи. Рисуя себе сцену встречи, такого я точно представить не могла.

– Почему ты здесь, в пансионе? – бросаю я отрывисто. Мать выглядит хрупкой, но в остальном совершенно здоровой, не считая ее черного сердца.

Она смотрит на меня с неприятной лукавой улыбкой.

– Тут недешево, знаешь ли. Платит Джоанна, но она получила деньги от продажи дома, так что все справедливо. Не надейся их захапать – они в трастовом фонде. На прошлой неделе как раз заходил бухгалтер, чтобы все прояснить.

Я впиваюсь ногтями в ладони. Эта карга невыносима, меня уже тошнит от нее. Я пришла за ответами, а не за оскорблениями.

– Почему Джоанна лгала мне? Почему говорила, что ты умерла?

– А почему про тебя она сказала, что ты в коме?

Вопрос как будто риторический, однако голос звучит уклончиво, с сомнением. Я вдруг осознаю, что она тоже ничего не понимает. Джоанна одурачила нас обеих.

В глазах-бусинках светится упоение моей растерянностью.

– Ни единой царапины… Как это типично. Разрушить жизнь Джоанны и умотать в закат, ничего не помня, без малейшего чувства вины.

Неприкрытая враждебность выбивает меня из колеи.

– Я надеялась, мы могли бы… после стольких лет, найдя друг друга… – Слова застревают в горле, я не в силах протолкнуть их дальше. Все мои надежды завяли и умерли еще прежде, чем мы вошли в эту унылую комнату.

– Тогда говорила и сейчас повторю: никогда тебя не прощу! Джоанна слишком мягкосердечна.

Мне больше не по силам это выдерживать.

– О чем ты?! За что меня прощать?

– Ты вешалась на Роберта, как дешевая шлюха, с самой первой встречи! Не могла вынести, что у сестры есть то, чего нет у тебя. Так и завлекла дурака! Ты ему даже на свадьбе глазки строила! – яростно выплевывает она.

У меня не укладывается в голове – я и Роберт?! Не может быть! Однако от слов матери внутри звенит какой-то колокольчик. На самом деле в глубине души я всегда знала. Мужчина на вечеринке из моего сна, поцелуй в коридоре, все то, что таилось в уголках моей памяти, – все это был он, Роберт.

– Ты разбила Джоанне сердце. И всем нам. Хотя не могу сказать, что я удивилась. Тебя следовало хорошенько обломать еще ребенком. – Я поеживаюсь от ее слов – чего-чего, а суровости в нашем детстве и так хватало. – Все тогда от тебя отреклись! Но тебя это не остановило. Вы были как животные. И ты кичилась перед сестрой своим ублюдком, зная, что сама она бесплодна.

Кичилась перед бесплодной сестрой – ужасное обвинение, будто сошедшее со страниц Ветхого Завета.

– Ничего, в конце концов Господь сам позаботился обо всем!

Хочет сказать, у меня случился выкидыш? Мать мерзко улыбается, довольная, что ее бог забрал моего ребенка.

– Ты лжешь. Джоанна никогда ничего мне не говорила! Притом что мы с ней жили вместе последние двадцать лет, пока ты торчала здесь, куда она тебя засунула.

Мать на минуту теряет дар речи – не привыкла, чтобы ей давали отпор. Как все задиры, она готова раздавать тумаки, но удар держит плохо.