И вот сейчас опять, но не резко и украдкой, как вчера, а тихо, медленно, сосредоточенно крадётся своим дыханием по моим волосам, лбу, виску, и по щеке спускается к шее. И всё это с такой осторожностью, что, будь я во сне, никогда бы не почувствовала.
Я не выдерживаю и распахиваю глаза:
– Что ты делаешь?
– Ничего.
Вот это наглость! Наглость не в том, что он отрицает факт поимки с поличным за очень странным занятием, а в том, что даже на мгновение не смутился. Вот это самоуверенность!
И только когда он отворачивается, я успеваю заметить мелькнувшую на его лице панику. Но уже через мгновение, встав и потянувшись, он совершенно спокойным тоном сообщает:
– Уже утро. Пора отправляться на поиски еды.
Я начинаю было тоже подниматься, как он вдруг останавливает:
– Нет! Ты лежи. Насчёт еды не переживай, будет и у тебя завтрак.
– Мне бы хотя бы обед, – вздыхаю.
– И обед тоже. И ужин.
Наши взгляды встречаются. Я не уверена, стоит ли верить своим ушам, а он, только через время отмерев, добавляет:
– Выздоравливай. И набирайся сил.
Мне нравится смотреть на его спину и плечи, но не нравится, что он удаляется так быстро. И почему-то очень хочется крикнуть вдогонку: «Наплюй на свои принципы и приходи спать в мою норку следующей ночью!». И потом, когда он удалится настолько, что уже не будет слышать, добавить: «Я согрею тебя».
Глава 20. Взаимовыручка
Нос как-то подозрительно прячется в спальнике. Я не знаю, что со мной. Словно птички во мне поют. Трели такие длинные, весенние. И живот даже не болит. Я ж всё понимаю: это не прогретый песок мне помог так основательно, а человек рядом. Его небезразличие и участие отогрело изнутри, а не снаружи, и покруче любого костра и спальника.
Мир сегодня такой солнечный, яркий! Уже не верится, что вчера от жалости к себе даже проскальзывали мысли про смерть. Ну, типа, вот я тут замёрзну и умру, а они там пусть мучаются от угрызений совести.
Хотя… после вчерашнего вечернего разговора абсолютно ясно, сокрушались бы немногие и крайне кратковременно. Только теперь тупость и проигрышность решений, принятых под натиском жалости к себе, так очевидна.
Никогда не сдавайся! Никогда.
Но воспоминание о тонне лекарств в моём рюкзаке мгновенно портит настроение. Поскольку уснуть больше не получается, я решаю изучить их наименования, вдруг это даст мне какие-нибудь идеи о… моём заболевании? Если оно существует, конечно же.
Наименования средств на большинстве коробочек мне ни о чём не говорят, но к счастью, ко многим из них прикреплены стикеры с разъяснениями. Например, имеется блистер с запиской: «От болей во время месячных». Ага, думаю. Значит, если рюкзак действительно мой, то проблема у меня была и раньше. Возможно, Альфа прав, из-за переохлаждения здесь она только обострилась.
Очень скоро я слышу быстрые шаги и уже через мгновение рядом со мной шлёпается злополучный синий рюкзак. Альфа опускается рядом.
– Изучаешь?
Я киваю в ответ.
– Не переживай. Ничего серьёзного нет. Лекарств много, но они «на все случаи жизни». Антибиотики в капсулах и в ампулах – это очень хорошо. Береги их и без присмотра рюкзак не оставляй. Никому его не доверяй. В нём может быть твоя жизнь… а может, и не только твоя.
– Ладно.
Я верчу в руках блистер без наклейки. Под каждой крохотной таблеткой написаны дни недели. Очень странно. Мой сосед, заметив пластик в моих руках, застывает. Потом коротко смотрит в глаза, и очень хорошо, что коротко, потому что о его взгляд в это мгновение можно порезаться. Я понятия не имею, что его так заострило, но он быстро переключается на свою сумку, и я тоже на неё переключаюсь.
Расстегнув молнию, он вынимает куртку неонового цвета и пакет с туалетными принадлежностями. Я аж облизываюсь – у меня ничего нет из этих роскошеств. Из глубин его рюкзака торчит рукоятка огромного ножа. Он такой большой, что мешает застегнуть молнию до конца.
– Что это? – спрашиваю у него.
– Мачете.
– Вчера его не было.
– Обменялся с Ленноном.
– А что взамен?
Коротко взглянув на меня, он говорит:
– Не важно.
– Ладно. А что у тебя в той куче коробочек?
– Коробочек? – повторяет, не глядя.
– Ну тех, которые я вчера видела в этом рюкзаке. Их там тьма была. Картонные такие… на них ещё было написано «Condoms».
– Не важно, их больше нет, – отвечает, не глядя. – Я побриться хотел. У тебя зеркала нет?
– Есть. Дам, если скажешь, для чего были те коробочки.
Теперь он разворачивается всем телом и смотрит на меня в упор чуть ли не с вызовом.
– Презервативы.
– Что это?
На его скулах проступает румянец, что ли? Или мне только кажется?
– Они нужны для секса, – отвечает, наконец, ну просто тонну времени спустя, и отворачивается.
Я помню, конечно же, что такое секс. Это спаривание, необходимое для получения потомства. В моей голове есть картинки того, как это делают животные. Самцы обычно влезают на самок сверху, и если люди поступают так же…