Вспомни меня. Книга 1

– Птичья вода?

– Птичья вода, – кивает. – Ещё немного, – просит. – Ещё чуть-чуть…

Я открываю рот, получаю порцию, и он гладит меня за это по щеке. Мне так приятно, что не передать словами.

Волосы лезут ему в глаза, но свободных рук убрать их нет: одну его ладонь я ощущаю где-то у себя на затылке, второй он удерживает глиняный сосуд с узким горлышком и снова подносит к моим губам. Я послушно открываю рот и, получив ещё порцию, стараюсь проглотить, хотя делать это больно, но мой фокус на его чёлке, и меня это отвлекает от боли. Поднять руку очень тяжело, ещё тяжелее управлять ею. Вначале она ударяется о его плечо, и я использую его как опору, путь, по которому мне будет легче пройти, чтобы достигнуть цели – его лба. И когда, наконец, получается убрать с его глаз волосы, прижать их к его голове ладонью, он закрывает глаза.

– Я влюбляюсь в тебя ещё сильнее… – признаюсь.

– Влюбляйся.

– Мне нельзя.

– Почему?

– Ты чужой.

– Для кого-то – да. Но не для тебя.

Мне нравится его ответ. Он успокаивает, и от этого спокойствия я проваливаюсь в дрёму. Делая это, заставляю себя проглотить порцию бульона, последнюю, которую он успел влить в мой рот.

Мне снится ссора. Это Леннон твердит: «Я не виноват, что заболел!», а разъярённый до чёртиков голос Альфы обвиняет его во всём, в чём можно обвинить. Он в таком бешенстве, и исходящая от него энергия так черна, что я гоню от себя этот сон и переключаюсь на другой.

Меня опять бросает в жар, и опять к щекам приливает кровь – как и в прошлый раз. Я снова не могу найти его образ, как бы ни искала. Но я знаю, что он прекрасен. Просто ношу это знание в себе, как сердце, как почки, гланды и всё остальное. Я не могу видеть его лица, очертаний тела, но то мармеладное, щекочущее изнутри чувство… ощущение его близости рядом они забыли стереть из моей памяти. Или не смогли.

Потом я почти полностью голая, на мне только трусы. Грудь ничем не прикрыта, а мне не стыдно. Я не испытываю в своих снах стыда. Никогда. Кто-то нежно, очень ласково водит по моим рукам, груди, ногам холодной мокрой тканью. Мне одновременно жарко и зябко, кожу вспучивает мурашками. Я прошу пить, и мне дают бутылку с водой. Она тёплая, и мне это нравится, но выпить много не получается. Я в какой-то нехорошей беде, словно в болезни, но мне ни капельки не страшно, потому что ладонь на моём затылке, груди, пояснице каким-то немым языком сообщает, что всё пройдёт.

Это ресторан, и мы стоим в очереди. Перед нами пара туристов, и дама очень разговорчива. Она в подробностях рассказывает детали и сложности перелёта, но как только отворачивается на пару мгновений, я ощущаю кожей на затылке прикосновение губ к моей шее. Они тёплые и… невообразимо нежные. Всё это время он ждал момента, чтобы сделать это. От неожиданности, от остроты некоторой публичности этой ласки, а может быть, от понимания его постоянной потребности в них, от необходимости считаться с миром и прятать её, у меня мурашки. Дама снова поворачивается к нам и что-то говорит, усиленно улыбаясь, а у меня подкашиваются ноги.

– Всё хорошее когда-нибудь заканчивается.

– Как и всё плохое.

– У всего есть конец, не так ли?

– Абсолютно у всего.

– Зачем же, в таком случае, мы живём?

– Чтобы любить.

– Я думала, что поступаю правильно, я хотела, как лучше!

– Я знаю.

– Я думала, она станет нашей радостью!

– Я знаю.

– Я думала, она проживёт всю свою долгую жизнь со мной!

– Я тоже так думал. Ты сделала всё, что могла. Ты делаешь больше, чем можешь. Просто пойми, любить иногда бывает больно.

Маленькая кошечка Герда помещается в двух моих ладонях. У неё длинная серая шерсть и очень слабый иммунитет. Она болеет всем на свете, потому что родилась в подсобном сарайчике сторожа возле трансформаторной будки. Я мажу её ушки кремом от грибка, лапки тоже, спинку и шею – так велел доктор, но уже знаю где-то глубоко внутри себя, что никогда не увижу Герду взрослой. У неё самые умные и самые изумрудные глаза на свете, она смотрит ими в мои так неотрывно и так глубоко, что мне кажется, она и не кошка вовсе. Я прошу её сделать хотя бы глоток, признаюсь, что знаю, как ей больно, но без воды она угаснет быстрее, а мне так безумно хочется её жизни. Хотя бы немного.

У неё вирус, который кошки почти никогда не переживают. Возле её носика раны, на дёснах, в горле и трахее тоже. Каждый глоток для неё – пытка, но я не сдаюсь – пытаю. Кап, кап, кап, скатываются капельки с пластикового кончика шприца в её ротик. Она захлёбывается, кашляет, и вся вода, в которой жизнь, выплёскивается через правую ноздрю наружу.

Он, мой человек, просит:

– Ну же, живи, пожалуйста, живи, ты ведь только начала…

Он согревает её своим теплом, потому что она уже слишком холодная, а это означает, что органы внутри её крохотного тела начинают умирать. Иногда она кричит от боли, а я глажу её по голове двумя пальцами, потому что моя ладонь просто не помещается у неё на лбу.

Глотать очень больно. Слишком больно. Слишком.

Как, кап, кап…

Задерживать воду во рту очень просто – я тоже теперь научилась – достаточно только мышцы напрячь.