Его лицо меняется до неузнаваемости: усталость и угнетённость исчезают, а вместо них рождается воодушевление, граничащее с восторгом. Теперь Альфа смотрит на меня, как на сказку, в которой один поворот сменяется другим, а любимый персонаж всех побеждает самым неожиданным образом.
Внезапно он касается моего рта, проводит пальцем по краешку губ, и мои глаза закрываются сами собой. Альфа прижимается своим лбом к моему и шёпотом говорит:
– Прости за сегодня.
Мне становится тепло-тепло: не только физически, но и как-то по-другому.
– Это ты меня извини, – тоже шёпотом прошу я. – Ты знаешь намного больше меня и больше помнишь. Просто дай мне прийти ко всему своим ходом.
– Я бы всё равно тебя не тронул! – с чувством признаётся он. – Не здесь и не сейчас. Просто я… не сдержался немного. И устал. Очень.
– Не сдержался? – зачем-то спрашиваю у него я.
Его живот такой худой, что стал плоским и твёрдым, как доска, которую он делал из ели. Джинсы на нём едва держатся. Даже с ремнём их пояс так сильно отходит от его тела, что под него легко можно проскользнуть рукой.
Я только слышу, как резко меняется его дыхание, а ещё через мгновение он хватает моё запястье. Я мгновенно пугаюсь сама того, что сделала. Вырвав руку из его захвата, спешу отодвинуться подальше – мне кажется, я могу об него обжечься, даже если просто рядом сидеть буду, не прикасаясь. У меня краснеют щеки, жар приливает груди, расползается на шею и уши.
– Извини!
Господи, стыдобище-то какое.
– Не извиняйся.
Мои руки сами закрывают моё лицо.
– Чего ты? – спрашивает он и как-то нервно приподнимается.
– Стыдно.
– Чего ты стыдишься?
Теперь в его голосе возмущение, и я перестаю понимать, что происходит. Альфа отдирает руки от моего лица с вопросом:
– Почему тебе стыдно?
– Я не знаю. Это твоя территория, а я вломилась без приглашения. Не знаю, что на меня нашло. Очень стыдно. Ещё раз извини!
Теперь он, вообще, улыбается.
– Есть моменты… Вернее, обстоятельства, при которых частные территории перестают быть частными, – вдруг говорит. – Это как раз такой момент и извиняться нужно мне. Просто, я не уверен, что смогу… остановиться, и только по этой причине не разрешаю себе… много чего, хотя воздержание даётся с трудом.
– Ты хочешь много чего?
– Даже не представляешь, как сильно.
Я целую его в шею, сообщая этим то, о чём не осмеливаюсь попросить словами. Но он снова каменеет. Напрягается так, словно я его же стрелой целюсь ему в лоб. Мне ничего не остаётся, кроме как прикинуться невинной в своих намерениях: обнимаю его грудь – это уже привычный ему жест, и уткнувшись носом в плечо – это тоже ему знакомо, с чувством зеваю.
Он расслабляется.
– Альфа… – решаюсь, когда темнота сгущается настолько, что он не разглядит выражение моего лица даже если захочет.
– Ум?
– Что такое… секс?
В темноте у него есть время подумать. Я ведь тоже не в состоянии ничего разглядеть.
– Секс, это когда я трогаю тебя, и тебе это приятно настолько, что ты просишь меня не останавливаться и сделать больше.
Это объяснение производит фурор не только в моей впечатлительной душе – ритм его дыхания тоже изменился.
– Насколько больше?
Он не отвечает, но его рука сжимает мою ладонь. Я замираю, потому что не имею представления, чего от него ждать в этот момент. Мою ладонь опускают на джинсы. Едва я успеваю подумать, что за такой толстенной тканью вряд ли удастся что-нибудь понять, как сразу убеждаюсь в обратном. Этого обратного так много, что кровь приливает к моим щекам, ушам, пробирается на затылок и оттуда вдоль позвоночника устремляется ко всем самым важным частям тела.
Но мне мало. Мне хочется чего-то ещё, хоть я и не понимаю до конца, чего именно.
– Рэйчел говорила, у парней… есть… – последнее слово я решаюсь произнести только шёпотом и у самого его уха, – семена.
Он сглатывает, прежде чем, ответить:
– Да, это почти здесь.
– Почти?
На этот раз он не медлит, прежде чем сдвинуть мою руку ещё дальше и ещё ниже.
Мне приятно то, что я ощущаю. Настолько, что глаза жмурятся сами собой, словно их ослепили, хотя темнее этой ночи вообще не бывает.
– Это сейчас у нас секс? – спрашиваю его.
– Почти…
– Мне приятно. Очень, – признаюсь ему.
Он долго молчит и ничего не делает, а я снова в недоумении: ну что опять не так?
– Секс – это больше.
– Намного?
– Смотря с кем.
До меня не сразу доходит. А когда это случается, вышибает из «приятности» со свистом и грохотом. Моя рука сама собой отдёргивается от него, как от углей костра. Но он и не думал меня останавливать или хотя бы спрашивать, почему я это сделала.
Я разворачиваюсь к нему спиной и закрываю глаза, чтобы спать.
Выждав довольно приличное время, а точнее, дождавшись, пока моё желание кого-то убить приобретёт степень неукротимого, сосед по кровати резко разворачивает меня на спину и прежде, чем я успеваю заехать ему, арестовывает мои руки, ловко пришпилив их своей одной прямо у меня над головой. Дёргаться я тоже не могу – мои ноги так же безнадёжно обездвижены, как и руки. Всё, что мне осталось – это говорить, но и это не успеваю.
– В том, что я помню, есть только ты! – получаю.