Я снова надеваю кольцо, надеясь сама не знаю на что: на какое-нибудь затмение, которое магическим образом теперь исчезнет, на чудо, на ошибку восприятия, на больную свою фантазию. И к великому моему разочарованию ни одна из бесчисленных этих возможностей не случается, и золотой обруч не становится меньше, не подходит моему пальцу так же, как и я не подхожу Альфе. С самого начала ведь это было понятно, с самого начала наше общение не задалось. И каким же это образом из противостояния и взаимной почти ненависти возникло такое сильное чувство, примагничивающее меня к нему, заставляющее, несмотря ни на что ложиться с ним в одну постель?
Глава 14. Сюрприз
На следующий день, когда состояние моего духа находится в самой своей низшей точке, выглядывает солнце. Тучи исчезли, словно их никогда и не было, а солнечный свет так ярок, словно в эти места снова вернулось лето.
Альфы уже нет, его тёзка возится, соскребая чешую с двух рыбьих туш. Пятно яркого света, проскальзывая сквозь открытое окно, ложится на стол и её руки.
Цыпа никак не реагирует на моё появление. Это самый первый раз, когда я встала позже всех – даже позднее Цыпы, хоть и проснулась уже очень давно. За это самое долгое в моей жизни утро я успела передумать тысячи мыслей, в основном удручающих, и мне настолько плохо, что совершенно всё равно, как будут думать обо мне Альфа и Цыпа.
– Откуда рыба? – спрашиваю хозяйку, конечно, заранее зная ответ.
– Альфа утром поймал.
Я молча кладу кольцо на стол прямо перед её носом. Камни, украшающие его золотой обруч, сияют на солнце так красиво, что мне хочется расплакаться.
– Где нашла? – ровным и даже безразличным тоном спрашивает Цыпа.
– Не важно.
Цыпа кивает, понимая, что большего от меня не добьётся. Она, может, и не в курсе тайного содержимого часов Вожака, но интуиция ей подсказывает, что за этой находкой кроется гораздо больше, нежели зоркий глаз. Однако, всё это детали, не имеющие для неё никакого значения: она молча натягивает кольцо на палец и возвращается к рыбе, нисколько не беспокоясь о чистоте блеска драгоценных камней.
– Это твоё? – неожиданно для себя самой спрашиваю я.
Вроде бы и сомнений никаких нет, раз уж потенциальная владелица так смело надела спорную вещь, но всё же что-то не клеится.
– Конечно! – с возмущением восклицает Цыпа. – Конечно, моё. С самого начала ведь нашлось в моей штанине, разве ты не помнишь?
– Помню, – отвечаю я и, сама того не желая, глубоко вздыхаю.
Лестницу снаружи начинают сотрясать резвые шаги – это только Альфа по ней так поднимается, перешагивая через две ступени сразу, отчего и выходит у него такой слоновий топот. Когда дверь в комнату открывается, мы обе ждём входящего с напряжением. Альфа, конечно, это замечает и сразу сканирует вначале моё лицо, потом Цыпино. У меня даже голова вжимается в плечи от интенсивности его взгляда.
– Привет, – говорит он.
– Привет, – отвечаем хором мы.
Пока мы с Цыпой запекаем рыбу и варим картошку, Альфа не строгает, как обычно, свои стрелы, а стоит у окна и смотрит вдаль, нахмурившись, но вроде бы беззлобно.
Завтрак – к слову, один из самых сытных за всё время, что мы живём на маяке – проходит в полном молчании, опять же, впервые. Я всё жду, когда же он заметит у Цыпы кольцо, и как на это отреагирует – может, уже всё и выясним, наконец, и будут они с Цыпой, как пара, спать наверху, а я внизу, и все будут довольны – но он ничегошеньки не замечает, молча жуёт, а когда заканчиваю есть и я, внезапно спрашивает:
– Можешь спуститься вниз? – это первые его обращённые ко мне слова вот уже за… не знаю сколько дней.
Цыпа мгновенно распрямляет спину и натягивается, как струна.
– Зачем? – вяло интересуюсь я и даже не смотрю в его сторону.
Во-первых, не имею сил, да и не хочу встречаться с его взглядом, а во-вторых, все последние дни как-то вытерли важность его фигуры в моей жизни. Я уже успела перестать отождествлять себя с ним и бросаться громкими, но при этом дешёвыми словами вроде «я принадлежу ему, а он мне», «мой человек», и самое главное просто «мой». Нет ничего моего в этом мире. Да и сама я тут временно, как, впрочем, и все остальные. Нельзя ни к чему привыкать и привязываться, всё меняется слишком быстро, и слишком много сил уходит на то, чтобы осознать и принять эти перемены. Нерационально много.
Самый правильный, самый мудрый в этом плане человек – Рэйчел. Даже секс – самое интимное, как я думала раньше, что случается между двумя людьми, воспринимался ею не с большей важностью, чем чистка зубов, например. Ей было наплевать, кому улыбается Леннон, хоть он и провёл ночь с ней, потому что эта ночь, как и сам Леннон, для неё ничего не значили. Она ни к кому не привязывалась и никому не позволяла привязываться к себе. Стоило мне начать считать её подругой, как она говорила или выкидывала что-нибудь такое, что снова отодвигало её в моих глазах подальше. Но она всегда была настоящей, в отличие от Цыпы и Альфы, и тем подкупала, притягивала.