Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Дисциплина в школе мало отличалась от того, к чему я привык дома. Учителя лупили нас не хуже родителей. Один мальчик попался на том, что украл у одноклассника ручку; так школьный священник ударил его катехизисом с такой силой, что у бедняги несколько часов стоял звон в ушах. Учитель математики отвесил моему другу такой увесистый подзатыльник, что тот ударился лицом о парту и выбил два передних зуба. Общение учителей и родителей было прямой противоположностью тому, что мы имеем сейчас, когда школа и родители прилагают все усилия, чтобы не травмировать чувства ребенка. А нас, весь класс, все тридцать человек усаживали за парты, и учитель говорил: «Вот вам задание. Даю два часа на его выполнение, а я тем временем буду встречаться с вашими родителями». Родители по одному заходили в класс — крестьянка, рабочий… И каждый раз повторялась одна и та же сцена. Родители с большим уважением здоровались с учителем и подсаживались к нему, а тот показывал им работы их ребенка и вполголоса обсуждал его успехи в учебе. Можно было услышать, как отец строго спрашивает: «Так он иногда безобразничает?» Затем он оборачивался, бросал на сына строгий взгляд, вставал, подходил к нему и отвешивал затрещину, после чего возвращался за стол учителя. Все это происходило у нас на глазах, а учитель ехидно ухмылялся.

Потом я слышал, как по лестнице поднимается мой отец. Я всегда узнавал его шаги, тяжелую поступь полицейских ботинок. Отец появлялся в дверях, одетый в форму, и теперь уже учитель вставал, выказывая свое уважение, потому что мой отец был полицейский инспектор. Они садились и начинали разговаривать, и наступал мой черед: отец оборачивался, сверкал глазами, затем подходил, хватал левой рукой за волосы и «бум!» правой. После чего уходил, не сказав ни слова.

Время было тяжелое. Везде были трудности. Так, например, зубные врачи не использовали заморозку. Но тот, кто вырос в такой суровой обстановке, учится на всю жизнь терпеть физическую боль, и этот навык не проходит и тогда, когда трудности давно остались позади.

Когда Мейнхарду было лет четырнадцать и что-то дома его не устраивало, он повадился убегать прочь. Он говорил мне: «Думаю, я опять уйду. Но ты ничего не говори». После чего он собирал одежду в портфель, чтобы никто ничего не заподозрил, и исчезал.

Мать сходила с ума от беспокойства. Отец обзванивал своих приятелей в соседних участках жандармерии, выясняя, не объявился ли его сын. Брат выбрал очень эффективный способ протеста, если учесть то, что его отец был полицейским начальником.

Через день-два Мейнхард объявлялся, как правило, дома у одного из родственников, а может быть, он прятался у своего друга, до которого рукой подать. Меня всегда поражало то, что для него не было никаких последствий. Возможно, отец просто давал ситуации разрядиться. За свою работу в полиции ему не раз приходилось иметь дело с детьми, сбежавшими из дома, и он понимал, что, наказав Мейнхарда, только усугубит проблему. Однако, готов поспорить, отцу приходилось собирать всю свою выдержку.

Я же мечтал покинуть дом законным путем. Поскольку я еще был несовершеннолетним, я решил, что лучший путь к независимости — не лезть в чужие дела и самому зарабатывать деньги. Я брался за любую работу. Я нисколько не стеснялся взять лопату и копать землю. Как-то летом во время каникул один парень из нашей деревни устроил меня на стекольный завод в Граце, где работал он сам. Моя работа заключалась в том, чтобы насыпать лопатой битое стекло в тележку, везти в цех и высыпать в чан для переплавки. В конце каждого дня мне платили наличными.

На следующее лето я услышал, что есть работа на лесопилке в Граце. Я взял портфель и положил в него маленький бутерброд с маслом, чтобы продержаться до вечера. Затем доехал на автобусе до лесопилки, собрался с духом, вошел внутрь и спросил хозяина.

Меня провели в контору, и там был хозяин, сидел за столом.

— Что тебе нужно? — спросил он.

— Я ищу работу.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Какую ты хочешь работу? Ты ведь еще ничего не умеешь!

И все же хозяин взял меня, приставив к рабочим, обслуживающим машину, которая измельчала отходы древесины в опилки.

— Ты будешь работать здесь, — сказал он.

Я сразу же взялся за работу и проработал на лесопилке до конца каникул. Моей задачей было пересыпать лопатой огромную гору опилок в грузовики, которые их увозили. Я заработал за лето 1400 шиллингов, примерно 55 долларов. По тем временам это была большая сумма. Больше всего я гордился тем, что, несмотря на мой возраст, мне платили как взрослому.