Встать с колен

Старик задумался. В данную секунду его обуревали противоречивые мысли и чувства, что приводила гнома в настоящее бешенство… С одной стороны, вся его сущность главы клана, как хранителя традиций, во весь голос негодовала на такого же гнома, как и он, который смеет оскорблять священные для подгорного народа символы и вещи. Только за один пренебрежительный тон его высказываний о троне подгорных владык и роли самого владыки старому гному зверски хотелось придушить этого сопляка. Ведь трон подгорных владык для гномов был не просто вырезанным из черного камня и покрытым рунами глубоким стулом, а самой настоящей святыней. Это был символ власти над всем подгорным народом, наделявший сидящего на нем право казнить и миловать по своему усмотрению любого гнома! Да только за один намек косой взгляд на эту святыню, у старика уже тянулись руки к этому пацану.

Однако, его что-то останавливало… Если честно, то и он сам до конца не понимал, что именно. Старик внимательно смотрел на бледное лицо гнома, который в лихорадочном забытье что-то бормотал и все порывался вскочить. Что-то внутри него, где-то глубоко внутри, шептало, что паренек-то может и прав. Ведь Кровольд, действительно, выродок, каких свет не видывал и сидение на троне подгорных владык вряд ли его вылечил от этого недуга. И он, чего тут уж скрывать, не задумываясь бы отправил любого несогласного с ним на прогулку к горным троллям.

… Или может быть причиной его обуревавших его противоречивых чувств было странное поведение его дочери, его звездочки Амины, единственного близкого и родного существа, ради которого он еще и шевелился на этом свете. Старик не был слепым и прекрасно видел, что его дочь безоговорочно верит этому странному гному, а он точно так же верил ей.

17

Серкольское плоскогорье — сердце Турианского горного массива. Земля клана Хранителей Великой книги памяти гномов.

Вот уже около тысячи лет многочисленными тропами, дорожками и трактами в самый центр Серкульского плоскогорья каждый год весной и осенью устремляются сотни и сотни гномов-паломников. По одиночке, целыми семьями, небольшими группками гномы, мужчины и женщины, дети и даже глубокие старики, приходили из о всех уголков Гордрума — с южных земель, где жили искусные мастера по бронзе; с севера, где жили кланы неистовых воинов-гномов; с востока, на котором приют нашли непревзойденные горные мастера и т. д.

Все эти гномы, терпя лишения, шли лишь с одной целью — даже не прикоснуться, а хотя бы увидеть главную святыню их народа — Великую книгу памяти.

Каждый гном, даже кроха или выживший из ума старик, знал, что на ее страницах священными рунами написаны слова богов о прошлом, настоящем и будущем их мира. Написанные рукой Кальбора, первого хранителя книги и единственного пророка гномов, эти откровения, который знал почти каждый, но не каждый мог осознать о чем они, являлись настоящими катренами Нострадамуса. Естественно, всякий приходящий старался и видел в этих письменах что-то свое и только ему известное…

Великая книга памяти хранилась в гигантской подземной пещере, где по легенде после страшного сражения и оказался Кальбор. Весь израненный, умирающий от голода и холода, он не мог пошевелить ни ногой ни рукой, когда перед его глазами появились два светлых силуэта — подгорные боги, которые сжалились над умирающим героев и исцелили его. Когда же он спросил для чего они это сделали, то получил следующий ответ — подгорный народ избран среди всех остальных для получения откровения о прошлом и будущем этого мира. Только понять их он сможет ни сразу… С той поры каждый день на протяжении долгих двух лет Кальбор вырисовывал священные руны, записывая пророчества богов о мире.

Со временем в скале, вокруг этой пещеры возник целый город — Замодонг — город гномов — хранителей Великой книги, который ухаживали за Кальбором и охраняли его покой.

Было в Замодонге и еще одно место, о котором простые гномы говорили со священным благоговением. Это зал совета старейшин клана хранителей!

… В нескольких бронзовых светильниках, прикрепленных к стенам, метались небольшие огоньки, пламя которых с трудом отвоевывало у тьмы большую часть массивного каменного стола и сидевших за ним пятерых склоненных фигур.

Скрытые за плотными темными плащами в этом неровном пляшущем свете они казались застывшими в неестественных позах статуями. И лишь лежавшие на столе коричнево-серые руки, сцепление которых образовывало из их тел круг, напоминало, что они живые существа.

— … День сменяет ночь…, — в полумраке небольшого зала раздавались бормочущие в унисон голоса. — Ночь сменяет день… И лишь память… память о величии народа остается в вечности.