Встать с колен

В руках этих пятерых старейшин клана, контролировавшего доступ к одной из двух главных святынь подгорного народа — Великой книги памяти, концентрировалась гигантская по меркам этого мира власть — власть идеологии — власть многовековых традиций и обычаев. Пусть и незримая и не имеющая неких внешних атрибутов (огромной сверкающей латами армии, многочисленных крепостей, набитых золотыми монетами сундуков и т. д.), мнение Хранителей, тем не менее, не просто определяло взаимоотношения между кланами, но и подчас влияло на бытовую жизнь гномов. Сотни и сотни гномов чутко прислушивались к тому, что вещали хранители на собраниях кланов, общих праздниках и т. д. В каждом из гномьих кланов можно было с легкостью найти и тех, для кого мнение хранителей вообще было непреложным законом и не могло подвергаться ни какому сомнению.

Вскоре за столом стало тихо. Тогда сначала один откинул капюшон, затем это сделали и остальные.

— Трон подгорных владык гномов больше не пустует… Прошло больше тысячи лет с того дня, как погиб последний владыка и великий старейшина Кальбор предрек гномов многие века забвения и прозябания, пока на троне опять не появиться новый владыка, — заговорил первый, скинувший капюшон, высохший почти до состояния мощей гном. — Этот день настал! — его скрипучий голос был наполнен настоящей радостью. — Наши отца, а до них их отцы, а до них и их отцы, делали все, чтобы подгорный народ стал единым и склонился перед истинным правителем — настоящим владыкой, который сможет вернуть нам утерянное величие…

Сидевшие за столом гном разного возраста — двое глубоких стариков и двое муже в рассвете сил — утвердительно кивали головами.

Все эти десятилетия, века члены клана Хранителей Великой книги памяти гномов и его старейшины последовательно исполняли заветы великого Кальбора — первого старейшины клана, который и сделал первую запись в Великой книге памяти. Каждый из этого немногочисленного отряда, численность которого в некоторый столетия достигала всего лишь трех сотен гномов, посвящал всю свою жизнь распространению среди остальных гномов идеи объединения всех кланов под властью владыки… Члены клана, которые получили имя хранителей, под видом торговцев, странствующих мастеров, наемных воинов, сказителей, провидцев проникали в кланы, где каждодневно, медленно и неуклонно, славили.

— И тогда, как написано в Великой книги памяти гномов,… под топотом сапогов железной стены тяжелых гоплитов содрогнется Гордрум и все, населяющие мир расы, увидят истинного хозяина…, — старик смотрел сквозь сидящих напротив него и перед его затуманенным взором вышагивали тесные ряды сотен и сотен облаченных в тяжелые доспехи гномов, за спинами который поднимались в небо черные дымы пожарищ. — Но нет еще истинного единства среди подгорного народа, — голос гнома вдруг стал сочиться ядом и ненавистью. — Есть среди нас и такие… кому не по нраву то, что мы делаем… Да, есть такие гномы и… даже кланы, — он буквально выплюнул это слово. — Ферен!

Сидевший рядом с ним еще не старый гном, широкие плечи и выступающие мышцы которого совсем не скрывал накинутый плащ, поднял голову.

— Что с Рыжебородами? — сидевшие за столом прекрасно помнили, что клан Рыжебородых был одним из тех, кто открыто не поддержал восшествие Кровольда на престол подгорных владык. — Ты объяснил этим нечестивцам всю глубину их заблуждений?

Тот медленно кивнул головой.

— Наши адепты в клане все сделали, — он говорил негромко, но из-за повисшей за столом тишины все прекрасно слышали каждое его слово. — Несколько щепоток пыльцы черного цветка во время общей трапезы…, — молодой гном, сидевший по соседству, неуловимо вздрогнул при упоминании столь страшного средства. — И клан скоро станет тише воды ниже травы.

У старика при этих словах хищно раздулись ноздри.

— В первые два дня клан лишиться всех детей, — спокойно продолжил перечислять последствия Ферен; на его словно вытесанном из камня лице не дрогнул ни один мускул. — А на следующие сутки начнут умирать женщины… К концу этой недели клан Рыжебородых останется без будущего.

Выслушавший все это молодой гном сжал от напряжения побелевшие кулаки с такой силой, что хрустнули суставы. Этот звук прозвучал подобно выстрелу в устанавливавшейся тишине.

Самый старый гном вдруг медленно поднял руку, смотря прямо на невольного нарушителя тишины.

— Это жертва, братья! Это жертва, которую подгорный народ должен принести, чтобы очиститься… Ибо сказано в Великой книги памяти, что, если твоя правая рука предаст тебя, то без всякого сожаления и горечи вырви ее и выбрось, — в эти мгновения, бросая в сторону остальных хранителей рубленые, наполненные дикими эмоциями, фразы, старик выглядел словно одержимый; темная кожа на его скулах натянулась, в глаза горел фанатичный огонь. — На нашем пути мы должны отбросить все, что нам может помешать.

Выдав эту речь старик вновь обратил взор на Ферена.