Встреча на далеком меридиане

— Please, — сказала она по-английски тоном любезного приглашения, очевидно считая, что то слово во всех его оттенках точно соответствует русскому «пожалуйста». — Как странно, — чуть усмехнулась она, идя рядом с ним по затихшей вечерней улице. — У меня к вам тысяча вопросов, и вот сейчас, когда есть возможность спросить вас о чем угодно, я не знаю, с чего начать.

— О чем же вы хотите меня спросить?

— Обо всем! — взволнованно воскликнула Валя. — О физике, о вашей работе, о вашей жизни, о том, как живут ваши друзья в Америке. Что они делают? О чем думают? Что их интересует? Чего они хотят? Как вы стали физиком? И о тысячах других вещей. Иностранцы пишут, что русские необычайно любознательный и любопытный народ. Это правда? Разве другие не стараются узнать побольше, одни только мы? Для меня, — Валя прижала к груди скрещенные руки, как бы желая подчеркнуть, что речь идет только о ней, — для меня желание знать — это как голод! — пылко воскликнула она и тут же, спохватившись, рассмеялась. — Я так много болтаю, что не даю вам и слова сказать! Но знаете, я не могу понять одного. Не могу понять и в то же время завидую вам.

— Завидуете? Чему?

— Тому, как вы небрежно отнеслись к своей идее интегратора. Подумать только! — продолжала она по-русски. — Человеку пришла в голову такая блестящая идея, а он так поглощен другими, не менее, а то и более важными замыслами, что ему некогда работать над ней! Словно сказочный принц, который разрывает ожерелье, чтобы оделить жемчужинами нищих! Скажите, когда эта идея впервые пришла вам в голову, вы представляли себе все ее возможности, все формы ее применения?..

— Я стараюсь припомнить, как это было, — медленно произнес Ник. Должен сказать, когда это приняло определенную форму, все оказалось так просто, что мне стало смешно. Я громко хохотал. Эта выдумка доставила мне такое же удовольствие, как и другие.

— Вы хотите сказать, что у вас есть и другие статьи о темах для исследований, которыми вы не удосужились заняться?

— Они разбросаны по разным журналам, — признался Ник, не зная, как сказать ей, что ему больно и трудно продолжать этот разговор. — Я всего и не помню.

— Но ведь это расточительство! — воскликнула Валя. — Мне кажется, в более организованном обществе, чем ваше…

— Погодите-ка минутку, — засмеялся Ник, обрадовавшись, что разговор уже идет не о нем. — Неужели мы сейчас примемся сравнивать два социальных строя?

— А почему бы нет?

— Потому, что прежде, чем вы деликатно посадите меня в галошу, разрешите вам напомнить: хотя эффект Черенкова был открыт здесь, практическое применение для него было найдено в одной американской лаборатории десять лет спустя. Так что мы квиты.

Валя засмеялась.

— Ладно, тогда согласимся на том, что мы многому можем поучиться друг у друга.

— Возможно, но я бы сказал иначе, — не сдавался Ник. — Все мы физики, и все — коллеги, и если американец даст идею, которая будет разработана датчанином, а результаты этой разработки разовьет англичанин, потом русский поднимет их до степени обобщения и, наконец, итальянец применит на практике, то французские, голландские, индийские, китайские, мексиканские и бразильские физики будут иметь такое же право гордиться новым открытием, как если бы работали над ним сами. Оно принадлежит всем.

— Пожалуй, так лучше, — согласилась Валя. — И все-таки хотела бы я иметь столько идей, чтобы невозможно было работать над ними самой. Раздавать и направо и налево, — восторженно сказала она. — Обладать таким изобретательным умом!

Ник ничего не ответил, он решил ни за что не возвращаться к тягостному для него разговору. Лучше помолчать. Они шли, пока пустынные пространства не сменились освещенными жилыми домами и неоновыми витринами новой Москвы, которую он мельком видел в день приезда. Перед ними ярко горели уходившие чуть вверх огни Ломоносовского проспекта и темным силуэтом выделялась фигура человека, который шел впереди с непокрытой головой, подняв воротник пальто и сунув руки в карманы. Валя, видимо, узнав его, удивленно засмеялась и, взяв Ника под руку, повлекла его вперед.

— Надо догнать его, — сказала она. — Непременно. Гриша! Гриша!

Человек обернулся, на свету блеснули стекла очков. Они подошли ближе, он остановился. Это был худощавый юноша лет двадцати двух, с тонким нервным лицом и немножко пугливым от застенчивости взглядом. При виде Вали он робко и ласково улыбнулся. Она была на полголовы выше его и смотрела на него с беспокойной нежностью, которая не была ни кокетливой, ни материнской, ни сестринской, — словом, Ник не видел в ней никаких знакомых оттенков, которые определяют отношение девушки к молодому человеку.

— Это Гриша, — сказала она, окидывая его несколько придирчивым взглядом, словно проверяя, не оторвана ли у него где-нибудь пуговица и не съехал ли на сторону галстук. — Григорий Андреевич Антонов, мой, так сказать, подопечный, я за него отвечаю…

— Ничего подобного, — возразил юноша и, улыбнувшись Нику, протянул ему руку. — Рад познакомиться с вами, доктор Реннет. Я…