Когда кончились вызовы и стихли аплодисменты, Ник вышел из ложи и направился прямо к вешалке, тщательно соблюдая правила игры, которую сам и придумал. Он стал в очередь; не прошло и несколько минут, как подошли девушки.
— Дайте мне номерки, — сказал Ник. — Я возьму ваши пальто. — Он обернулся к стоявшему за ним молодому лейтенанту и попросил разрешения услужить девушкам. Лейтенант пожал плечами.
— Пожалуйста, — приветливо сказал он.
Бок о бок они медленно продвигались вдоль стойки и говорили только о пьесе; наконец, когда гардеробщик подал им пальто и они пошли к выходу, Ник сказал:
— Я возьму такси и отвезу вас домой.
Девушки быстро переглянулись.
— Мы-то в Москве не заблудимся, — сказала Валина подруга, — поэтому давайте сначала мы отвезем вас. Ведь вы же, в конце концов, наш гость.
Это значило, что через несколько минут он опять останется один, а ему страстно хотелось побыть с людьми, пусть даже хоть полчаса.
— Я еще ни разу не заблудился в Москве. Я достаточно знаю русский язык, чтобы сказать водителю: «Гостиница „Москва“, пожалуйста!».
У Валяной подруги нашлось другое возражение: они с Валей живут в разных концах города и обеим ехать отсюда гораздо дальше, чем ему до гостиницы.
Валя жила на Ленинградском шоссе, далеко за ипподромом, а ее подруга на Фрунзенской набережной.
— Это ничего, — сказал Ник, не желая сдаваться. — Зато проедемся вдоль реки.
Он быстро нашел такси, и спор закончился сам собой, как только они покатили по Садовому кольцу. Наступило, однако, немного напряженное молчание, и Ник не знал, чему это приписать — тому ли, что все трое не находили, о чем говорить, или же тому, что под давлением одиночества он сделал то самое, чего все время страшился: навязался им, а они не посмели ему отказать из вежливости и уважения к нему как к почетному гостю.
У Крымского моста такси свернуло с Зубовского бульвара в тихую темноту набережной. Ник не мог себе представить, о чем сейчас думают девушки.
— Люблю Москву ночью, — задумчиво сказала Валя. — Она становится совсем другой.
— А я люблю смотреть на реку, — таким же тоном откликнулась ее подруга. — Города и деревни кажутся такими грустными, когда проезжаешь по ним ночью. Улицы пустые, дома темные, будто совсем необитаемые.
— Лучшее время — ранний вечер, — заметила Валя, — когда еще не наступила ночная тишина.
— Мне ночь никогда не кажется тихой, — сказал Ник. — Я все время ощущаю этот ливень субмикроскопических частиц, который льется сверху, проникая в нас, в наши дома, даже в землю под нашими ногами, словно наш мир и все, что в нем есть, сделано из какого-то темного стекла, освещенного изнутри лучами, которые беспрерывно струятся сквозь него.
— Космические лучи занимают вас и днем и ночью, — тихо засмеялась Валя.
— Не всегда, — просто сказал он. — Недавно поздно ночью я поехал во Внуково попрощаться с одним другом. Было около пяти утра. Я опоздал самолет уже поднимался в воздух. Я стоял один на пустом аэродроме. Вот тогда ночь была по-настоящему темной. Самая темная ночь, какую я когда-либо видел.
Такси свернуло с ровной мостовой и запрыгало по колеям грязной дороги, петлявшей между новыми жилыми корпусами и подъемными кранами возле строящихся зданий, которые в темноте казались развалинами. Здесь еще не было ни улиц, ни деревьев, ни газонов — только изрытая и вздыбленная земля огромной московской равнины. Прежде чем выйти из машины, девушка сбросила легкие лодочки и достала из сумки коричневые башмаки на толстой подошве, без которых нельзя было обойтись в некоторых кварталах города. Ничуть не стесняясь, она надела их, обменялась с Ником рукопожатием и улыбнулась ему.
— Я провожу вас до дверей, — сказал он.
— Нет, не нужно. Спасибо. Валя, может, ты останешься у меня ночевать? Ты позвонишь своим, а утром вместе поедем в институт. От меня ведь гораздо ближе.
Валя ответила не сразу. Ник не шелохнулся. Если он и вправду навязался, если ее это тяготит, то вот прекрасный предлог отделаться от него.
— Нет, спасибо, — сказала Валя. В голосе ее чувствовалось чуть заметное колебание — намек на то, что подруга, возможно, вкладывала в свои слова и другой смысл. Валя улыбнулась и поцеловала ее в щеку. — Спокойной ночи.
Она назвала шоферу свой адрес. И снова оба замолчали, но ощущение, что ей, может быть, неловко с ним, совершенно покинуло Ника.
Они нарушили молчание какими-то незначительными фразами, потом Валя неожиданно спросила:
— Какой самолет отходит из Внукова в пять часов утра?
— Самолет на Вену.
Валя помолчала, потом опять спросила:
— А в какой книге женщина бросает мужчину потому, что боится его потерять?
— Не знаю, — сказал он и, порывшись в памяти, добавил: — Не могу припомнить ни одной такой книги.
— Может быть, в пьесе?
Ник опять покачал головой.
— Их, должно быть, много.
— Я думала, вы знаете такой случай, — сказала Валя. — Так мне показалось по вашему тону.
— Я знаю только одно: я голоден, — заявил Ник, чтобы переменить разговор. — Где можно было бы поесть?
— Сейчас поздно. Я бы пригласила вас к себе, но боюсь, это не совсем удобно.