Встреча на деревенской улице

17—18 июня. Перестал и дневник вести. Некогда. Встаю на заре — и на озеро. Там часов до двух пополудни. Когда начинает припекать, снимаю постепенно одежду — от телогрейки до майки — и загораю. Подплывая к берегу, бросаю якорь на двухметровой глубине и ныряю. Чтобы сразу с головой в воду. Это не то что у берега. Там надо отойти метров на пятьдесят, пока забредешь по пояс. Дома помогаю жене чистить рыбу, готовить ее для вяления. Местные наготавливают ее впрок и зимой варят суп, подбеливают сметаной, и получается как со снетками. После этого иду копать червей, а это не так-то просто для меня. Деревенские набирают на своих огородах, а мне приходится отыскивать возле колхозной риги — это если пройдут дожди, а в засуху — в высохшем русле ручья. Но все это не в тягость. Я отдыхаю душой и телом. Потом всякие мелкие, но необходимые дела — надо полить грядки. Конечно, не все выдуло. Скорее, засыпало песком. И теперь, чтобы растения не сгорели, надо поливать и поливать. Для этого я вырыл на участке яму. Я и не думал, что вода будет так близко, всего в каких-нибудь полутора метрах. И много. Она сочилась со всех стенок. Правда, была рыжая, торфяная. Но это для полива еще и лучше. Я укрепил стенки досками, набросал на дно камней и весь вечер, довольный собственным колодцем, поливал землянику и грядки с овощами. И спал крепко, беспробудно. И утром встал бодрый. Может, все это и примитив, но я счастлив.

 

19 июня. Только-только пристал к берегу, как тут же подошел Репей. Он пасет личное стадо. Сегодня его черед. Побережье ровное, каждый год хорошо зарастающее травой. Здесь часто пасется стадо.

— Как ловилось? — поинтересовался он, заглядывая в корзину. Там было килограммов пять окунья и плотвы. — Смотри ты, а говорят: «Ездит, ездит дачник, а все без толку».

— Кто это говорит?

— Есть такие... Ну что ж, все не с пустыми руками. Дай-ка закурить.

Закурил. Оглядел со всех сторон сигарету.

— А я такие не уважаю. По мне, лучше «Беломора» нету. Ты бы «Беломор» курил, другой раз и меня бы, глядишь, угостил.

— Да я уж к этим привык.

— Ну твое дело, как хошь. Я только ведь советую.

— Что нового? — спрашиваю я, сматывая от якоря веревку.

— Да особо такого ничего нет. Только вот Морков сдает, совсем трясучий стал. Поди-ка, скоро уйдет от нас. Ну и то сказать, хватит, начудил за свою жизнь.

Я не стал расспрашивать, отчего сдает, но сразу же, как пришел домой, переоделся и направился проведать старика. Его я застал действительно больным. Он полулежал одетый на диване. За то короткое время, что я его не видел, руки у него стали еще больше трястись, глаза запали, лицо обросло серым волосом.

Увидя меня, он сел, опустив ноги в валенках.

— Чего это, никак захворал?

Он взглянул на меня и безнадежно махнул рукой.

— Ну-ну, чего ты, поправишься, — стал я его утешать.

— Не то, не то... не в поправке дело, — тускло сказал он.

— А в чем же?

Он ответил не сразу.

— Не в болезни дело, Павлуша. Дятлов меня шибко расстроил. — И опять замолчал.

— Чем же?

— Да тебе это, может, и не близко, а я прямо как сломался. Народу у нас совсем мало остается. Когда я сдавал ему дела, было девятьсот человек, а теперь четыреста двадцать. Ну а он надумал строить жилой комплекс. Я и спросил его: для кого же он будет предназначен? Через восемь лет вряд ли кто будет в колхозе. Ну а он мне — не твоего, говорит, ума дело. Вот так вот ответил... — Морков обиженно покрутил головой. — Как же, говорю, не моего, тут вся жизнь моя положена... Ну да что с ним говорить. Чужой он у нас. Все ему не наше. Говорю: как же без людей-то? А он поглядел на меня и так серьезно ответил: «Надо, так и со Средней Азии приедут». Вот как ответил. Говорит, в соседней области они уже были на уборке, ну и к нам не побрезгуют... Вот и расстроился. Ничего на ум не идет...

Я слушал его и не знал, что ответить, что сказать старику. Да вряд ли он и нуждался в моем ответе, если факт сам по себе был настолько убийственным для него, что он даже заболел.

 

20 июня. Ветрами крепко выдуло землю с огорода, и, чтобы поправить дело, надо бы две машины торфа. Для этого нужно идти к председателю, чтобы разрешил купить. Но не лежит душа. Хотел было послать жену, да она в этих делах еще хуже, чем я. Начнет просить, унижаться...

 

21 июня. Таскал с берега на огород озерную траву, выброшенную волнобоем. Она сбита в тугую кошму, но если ее разодрать, то можно обложить гряды, чтобы не так выдувало.

 

22 июня. Был у Моркова. Старик слабеет. Пробовал увлечь его рыбалкой, но он не проявил никакого интереса. Еще больше оброс серым волосом и стал как-то меньше. Вздыхает, удрученно качает головой и с горечью говорит:

— Для кого ж это все делается, если не будет людей...

 

23 июня. Все же решил пойти к председателю. Дождался, когда он освободился, и направился к «газику».

— Простите, но нельзя ли для огорода две машины торфа, — сказал я, — там...

Но он даже не дослушал меня. Почти не двинув головой, прочно сидевшей на короткой шее, отрывисто сказал: