Встреча с границей

Мы поехали на следующий день. Аверин сидел на веслах, я — на носу лодки, а вся корма была завалена мешками с сеном. Аверин постарался на совесть, благо было мое разрешение.

Осторожно мы выбрались на остров и вынесли сено, я прошел несколько шагов в глубь острова и за кустарником сразу увидел лосиху с детенышем. Горбоносый малыш, пошатываясь, подошел к матери и потянулся мордочкой к ее замшевому брюху. Но лосиха, испуганно поглядев в мою сторону, бросилась прочь, малыш поковылял за ней, смешно передвигая ноги. Казалось, он втыкает в землю тоненькие негнущиеся палочки.

Мы оставили сено на поляне, сели в лодку, и Аверин сказал:

— Как-то надо назвать ребенка, я полагаю.

— Ну, это уже ваше дело, — сказал я. — Это ваш крестник.

— Кузя, — сказал Аверин. — Очень подходит. Верно?

Я не ответил. Я сидел и думал о том, что Аверин серьезно огорчится со временем. На острове будет мало зелени, и к осени скорее всего лоси съедят все, что можно съесть. Зимой они и в лесу не нашли бы ничего лучше. Лето проживут, а вот осенью, когда теленок подрастет, им нечего будет есть и тогда... Но я ничего не сказал Аверину. Чудесный малыш с горбоносой мордой стоял у меня перед глазами.

Несколько раз Аверин ездил с сеном на остров, и в нашей стенгазете появились фотографии Кузи. Вот Кузя сосет мать, вот стоит на скользком валуне, смешно растопырив ноги-палочки, вот ткнулся мордочкой в сено, но не ест, а просто нюхает: что это уплетают с таким аппетитом его мать и старший брат?

Как обычно, лето принесло нам много забот. Длиннее и тяжелее стали дороги. Ушла тишина, та самая, которую я так люблю зимой. Лес был наполнен птичьими голосами и шумами.

У самой границы пограничники подняли рысь: где-то там было ее логово. Временами прямо на притаившихся в кустах солдат выходили выдры. Стало труднее слушать границу, и Аверин реже бывал у Кузи. Тем более, что случалось и так: можно бы поехать, да как назло по радио передают репортаж о матче, и никак, ну просто никак не оторваться от приемника...

Теперь Аверин вел дневник своих наблюдений. Как-то раз он показал его мне — толстую общую тетрадь, куда были вклеены между записями фотографии.

«Кузя растет. Пропала неуклюжая манера ходить. Ходит нормально, как положено. Шерсть у него потемнела. Лосиха лижет его, и когда чует меня, толкает мордой, чтоб уходил».

«Попробовал подойти ближе. Говорю только одно слово: «Кузя, Кузя». Он вроде бы и рад был подойти, да мать не разрешила. Все убежали».

«Видимо, с воспитанием ничего не получится. Кузя — животное дикое, и в нем говорит инстинкт: человека надо бояться. Как переделать этот инстинкт, я пока не знаю, да и времени нет. Служба все-таки. Вчера провалился в болото, старший наряда помог выбраться...»

«Ура! Кузя отбился от матери и долго стоял, когда я подходил, а потом все-таки удрал. Что они едят, я не пойму. На острове, по-моему, харча для них маловато...»

Аверин сам почти догадался о том, что я знал давно, но не хотел говорить ему. В один прекрасный день он может выйти на остров и никого не увидеть, В этом была и опасность: если звери пойдут на ту, чужую сторону, к тому же ночью, они могут наткнуться на наш наряд... И теперь я каждый раз предупреждал старших наряда о том, что, возможно, в сторону границы пойдут лоси. Так оно и случилось, только не ночью, а днем.

Я видел это сам. Если бы я был на берегу залива, можно было бы прогнать лосей обратно. Но я был за протоками, в полутораста метрах от чужого берега. Лоси вышли стороной и вступили в последнюю на их пути протоку.

Впереди шла лосиха, за нею Кузя и последним — двухлеток. Лосиха вошла в камыши, и над ними была видна только ее морда. Кузя скрылся совсем. Потом лосиха вышла на воду и шла вброд, все время оборачиваясь, пока Кузя не поравнялся с ней. Она толкнула его мордой, и Кузя выскочил вперед: теперь мать могла видеть его.

Лоси уходили на ту сторону, и я ничего не мог поделать сейчас. Они уходили туда, откуда пришли зимой, и уводили детеныша. Я в последний раз видел эту милую мордочку с толстой губой, похожей на хоботок. Прощай, Кузя!..