Встречаются во мраке корабли

Когда она давала ему альбом, ей хотелось провалиться сквозь землю. Вдруг ясно стало, что все рисунки ее бездарны, а говорить о них — наглость. Почему так тихо? Даже огонь не трещит в камине…

Филип медленно рассматривал рисунки. Ядвига склонилась к нему.

— Ну, попробуй теперь сказать, что я ничего не смыслю, — сказала она, не в силах больше вынести молчания Филипа. — Это же квинтэссенция Беса.

— Знаешь, Эрика, это и вправду неплохо. Движение, линия… Разумеется, есть и недостатки, но… явно интересно, в этом что-то есть. О, и это интересно, красиво деформированный закат. Словно отраженный в воде. Ишь пуантилизмом[8] пробавляешься, девятнадцатого века манерочка. Погоди, Ядзя, вечно ты все вырываешь из рук. Хм, Дворец культуры а lá Никифор[9], не знаю, не уверен… Нет, это плохо, какое-то мертвое, неподвижное, наивность, но угрюмая, неискренняя — мне не нравится.

«Угрюмая наивность», — подумала Эрика. — Забавное сочетание слов, но я ведь тогда именно такая и была».

— Когда ты это делала?

— В самом начале, в Варшаве.

— Не вышло. Так вот, в рисунке никакая помощь тебе не нужна. В каком ты классе?

Что ж, этим должно было кончиться.

С независимостью, которой она никак от себя не ожидала, Эрика ответила:

— Ни в каком. Я только неполную среднюю кончила. Не сто́ит говорить, как до этого дошло, да и неважно, но факт есть факт. Что нужно сделать, чтобы допустили к экзаменам?

— Важно или неважно, но одно я должен знать: ты сидела два года в одном классе или вообще не училась все это время? Понимаешь, если ты целый год не училась, то дело хуже.

— Значит, хуже.

— Но ты ведь для чего-то существуешь, Филип, — перебила их Ядвига. — Не будь же тупым формалистом! Надо как-то изловчиться и все устроить. Это теперь наш ребенок.

Филип поднял глаза к потолку.

— Она еще не разуверилась в моих способностях «изловчаться»!

— Значит, надо переступить через себя. Между прочим, тебе не стыдно говорить ей «ты» и соглашаться, чтобы такая барышня обращалась к тебе на «вы»? Ты и без того достаточно старый, нечего еще стариться…

— Выпью с ней на брудершафт, когда она сдаст. И ни на минуту раньше. Слушай, девонька… Тебе придется здорово вкалывать. Я принесу программу, сориентируемся вместе, где у тебя слабое место, и подумаем, как тут помочь. Может, я даже сам сумею тебя подтянуть. А что? Пожалуй, еще справлюсь.

* * *

Полено, треща, догорало в камине; близился конец представления, страстным любителем которого была Эрика: борьба дерева с огнем — то злобность, то уступки его пламени, атака огня, слабеющее сопротивление терявшего силы дерева, последнее усилие, треск, несколько искр, тихое догорание, смерть.

— Красиво, — сказала она.

И больше ничего не прибавила. Ядвига и так понимает. Филип ушел сегодня пораньше, Ядвига сидела в кресле и вязала на спицах, а Эрика, лежа на кушетке и глядя на опущенную голову Ядвиги, задумалась. Кем была она теперь? Ведь не той прежней Эрикой, которую что-то непрерывно гнало отовсюду и жизнь которой, ни с кем не разделяемая, по сути дела, и жизнью-то не была…

Никогда раньше не чуяла она того медового вкуса, которым пропитана была теперь каждая секунда времени и от которого хотелось и плакать и смеяться. Не было вчера, не было завтра, только «теперь» и треск огня в камине.

— Пореветь, что ли? — услышала она свой собственный голос, но суть сказанного дошла до нее не сразу.

Ядвига лишь на мгновение подняла глаза от работы, но Эрика не испугалась; Ядвига не станет выпытывать, не скажет ничего такого, после чего ей придется пожалеть о своем безрассудстве; нет, не лопнут как мыльный пузырь ни этот запах, ни сверкание, ни огонь.

— Ну и пореви, — помолчав, очень тихо сказала Ядвига. — Реви себе.

Но Эрика не плакала; с каждой минутой убеждалась она в том, что непостижимая связь между ними — Ядвига тоже это чувствовала — все более крепнет и в ней нет ничего болезненного, никаких острых углов. Она знала, что хочет, должна однажды рассказать Ядвиге все, выкинуть это из себя, вырвать с корнем, хотя бы для того, чтобы освободить место для какой-то иной жизни, которую тогда лишь способна будет воспринять. Но сперва ей что-то нужно было от Ядвиги. Что именно — она точно не знала, какое-то доказательство доверия, уверенности, что она, Ядвига, выслушает ее не как обиженного ребенка, а как человека, который понял свои ошибки и вправду готов начать с нового абзаца. Точка — и с красной строки. У нее и в мыслях не было проверять Ядвигу, упаси бог. Она ничего не требовала, скорей, просто ждала от Ядвиги подарка, дара, который помог бы ей, а может, даже позволил бы говорить.

Ядвига, видно, почувствовала что-то, она отложила спицы, подняла голову, взглянула Эрике прямо в глаза и улыбнулась, и тогда, сорвав последний кусочек проволоки, который ее сдерживал, вылетела пробка от шампанского и Эрика очень тихо сказала четыре слова:

— Так хорошо мне тут.

Утверждение, которое люди обычно многократно повторяют при самых пустяковых обстоятельствах — удались каникулы, кресло удобное, загорать приятно, — для нее было глубочайшим откровением.