Встречи

Его никто не заметил, да и он сам не хотел этого. Может, впервые в жизни Юлиан был благодарен судьбе за свой высокий рост: он стоял позади всех, но прекрасно видел все, что тут происходило. Поначалу Юлиан ничего не слышал и не видел, кроме трактора. Взгляд Юлиана метнулся на сиденье, на руль, скользнул к радиатору, из которого торчала заводная рукоятка (тут же мельком отметил: не та рукоятка, похоже, ребята приспособили от современного трактора)… На сером цементе постамента ярко выделялись буквы: «Слава труду». Только потом Юлиан перевел взгляд на людей. Вон стоят Маторин, Рогожников, Яша, Семкин; заметил и Анюту с Лидой, зятя Николая, внука Кольку…

День выдался тихий, безветренный, и Юлиан, хотя и стоял неблизко от трактора, хорошо слышал все, о чем говорили выступающие. Вот началось посвящение в хлеборобы (хорошее дело кто-то придумал!). К постаменту вышел Семкин и стал громко и торжественно читать клятву:

— Вступая в ряды хлеборобов, я обещаю вам, дорогие односельчане, что буду верен земле-кормилице всю свою жизнь, буду бережно к ней относиться, умножать ее богатства, овладевать сложной техникой, хранить лучшие традиции наших отцов-сеятелей, помнить всегда имена тех, кто не жалел своей жизни ради прекрасного настоящего…

Семкину, словно чемпиону, повязали через плечо красную ленту с золотыми буквами — «Молодой хлебороб». Смущенный Семкин уступил место другому пареньку.

Эта сцена особенно растрогала Юлиана. Трактор на постаменте и люди вокруг него стали вдруг расплываться, будто смотрел Юлиан на них сквозь мутное стеклышко. Он застеснялся этой минутной слабости и, чтобы ее не заметили односельчане, решил пойти домой.

Сначала Юлиану подумалось, что хочется уйти домой потому, что устал, но уже через несколько метров он понял, что к усталости присоединилось более сильное чувство: желание посмотреть на происходящее еще раз, но теперь уж от своего дома…

Маргарита Чебышева СТИХИ

ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

1

Он читает стихи, как идет по площади,

И чеканит строки, как шаг в строю.
Он читает стихи, отметая почести,
Утверждая право на песню в бою.

А когда отзвучит последнее слово,

Кованное из стали и серебра,
Аплодисменты — раскатами — словно
Залом подхваченное «Ура!»

И тогда я завидую ему.

2

Я читаю стихи, как иду по канату,

И голос рвется на каждом выдохе.
Я читаю стихи, как будто мне надо
Душу свою без остатка выдохнуть.

А последнее слово — как шаг в бездонность.

Гаснет эхо строк в запрокинутых лицах,
И навстречу тянутся сотни ладоней,
Чтобы не дать мне разбиться.

И тогда он завидует мне.

3

Но выходит девочка, ясная, как улыбка,

И несмело роняет удивительные слова.
И цветет сирень, и играет скрипка,
И кружится, кружится, кружится, кружится голова.

И зал затаил дыхание, ее беззащитностью полон.

В каждой строчке доверчивость, молодость и весна.
А когда уходит она, почти не касаясь пола,
Ее провожает прозрачная, как утренний свет, тишина.

И тогда мы завидуем ей.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я в эту мансарду уже не войду. Потому
Спокойно и трезво могу рассудить нас с тобою.
Что ты погасил, неизвестно тебе самому,
И я тебе этого даже теперь не открою.

Утешишься просто: о, мало ли памятных встреч,

Взаимных симпатий, соблазнов великих и малых!
О том ли сейчас моя тихая грустная речь?
А что нас роднило, наверно, лишь я понимала.

Что чует душа, потерявшая сон и покой?

К сожженью готова какого мгновения ради?
Белеет листом загрунтованный холст в мастерской.
Белеет холстом на столе моем лист из тетради.

«ТЫ СЕГОДНЯ, ГОРОД, ВСТРЕВОЖЕН…»