Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Он иногда отводил Войновича чуть в сторону и рассказывал, не понижая голоса, как его куда-то вызывали и что-то от него требовали и как он эти требования отвергал. Наверное, его дружба с Войновичем не нравилась «компетентным органам», и они сигнализировали об этом Валиному начальству в Дубне, где он работал.

Он тоже играл со мной в шахматы, и его игра оставляла у меня странное впечатление: грамотно разыграв дебют (староиндийскую защиту за черных, королевский гамбит за белых), он какое-то время создавал напряженное противостояние и вдруг начинал сдавать позиции. Таким образом, где-нибудь до середины партии я ощущал в нем равного или даже более сильного противника, а потом он словно начинал игру в поддавки. Трудно понять, чем это было вызвано. А может быть, он просто не выдерживал нервного напряжения?

Валя был очень надежным другом. Если кому-то требовалась помощь, он оказывал ее незамедлительно, будто других забот у него не было. Так, когда на балтеровской даче потек расширительный бак для воды, он чуть ли не через день прислал из Дубны новый бак из нержавеющей стали, который стоит и по сей день. Однажды я возвращался из Малеевки в его машине, и он затеял по дороге разговор о политической пассивности соотечественников. Я признался, что тоже не рвусь публично демонстрировать свое неприятие советской власти, потому что боюсь остаться без работы (в лучшем случае!) и обречь семью на нужду и унижения. Валя возразил на это:

– Зря ты боишься, найдутся люди, которые помогут.

Сам он был человеком с явно выраженной авантюрной жилкой. Войнович однажды ездил с ним по Кавказу. По дороге в Тбилиси они проезжали Гори, родной город Сталина, и Валя на пари вызвался осквернить памятник умершему коммунистическому вождю. Когда проезжали площадь с памятником, он попросил Володю остановиться в начале ближайшего переулка, не выключая двигатель, и вышел из машины. А дальше, как рассказывал Войнович, было следующее:

– Подойдя к памятнику, Валя начал нервно расхаживать около него взад и вперед. Потом я вдруг увидел, что он садится и снимает штаны. Сделав дело, он бросился к машине. Я рванул с места, и мы мчались не останавливаясь до самого Тбилиси.

А Сарновы рассказывали, как Петрухин возил их по Северному Кавказу. Перед поездкой в Гуниб, на родину Шамиля, у него сел аккумулятор. И не просто сел, а полностью вышел из строя. Купить новый было негде. И Валя сказал, что заведется от попутной машины. Так они и поднялись по горному серпантину в Гуниб, на высоту 2000 метров над уровнем моря. А когда нужно было возвращаться назад, он успокоил пассажиров, сказав, что ехать нужно с горы и при свободном спуске вниз машина рано или поздно заведется. Так оно и было на самом деле. Но при спуске с довольно крутого склона с неработающим двигателем, ощущая постоянное ускорение, Сарновы в течение какого-то времени чувствовали себя, прямо скажем, не очень комфортно.

На работу и с работы Петрухин ездил разными дорогами.

– Не нужно создавать привыкания к чему-либо, культивировать устойчивые привычки, – объяснял он. – А вдруг окажешься в лагере? И тогда легче будет приспособиться к такой глобальной жизненной перемене…

Вообще он был человеком очень активным, целеустремленным, и ничто как будто не предвещало его трагического финала, пришедшегося на самый конец восьмидесятых.

* * *

Среди работ Бориса Биргера, доставшихся мне в наследство от Иры и Гали, есть сделанное шариковой ручкой изображение ветвистого дерева, запорошенного снегом, – вид из окна балтеровского дома в Вертошино. Перед деревом – штакетник ограды с полоской снега на верхней перекладине. Внизу под рисунком надпись: «Милому Вите на память о Малеевке и старом Б. Б. Очень искренне».

Насчет «старого Б. Б.» могу заверить, что это обычное кокетство. Биргеру было тогда около шестидесяти, он был худощав, но очень силен физически. Про таких говорят «жилистый». Мог оторвать меня от земли и удерживать на руках в течение нескольких минут. Однажды мы с ним и еще с кем-то из друзей дома несли через овраг Любу Кабо в ее инвалидном кресле, чтобы она смогла поучаствовать в поминках по Борису Балтеру (пока жива была Галя, мы поминали Бориса каждый год в день его рождения и в день смерти). И основной движущей силой среди несущих Любу был, конечно, Биргер.

Вот только на машине, которую завел в эти годы, он ездил поначалу довольно медленно. Поэтому известие о том, что у въезда в Рузу его оштрафовали за превышение скорости, вызывало улыбку. А дело было в том, что при спуске с горки он слишком разогнался и внизу его остановили гаишники.

Познакомился я с Биргером в его мастерской на Сиреневом бульваре в Измайлово. Это было в 1978 году. Он недавно закончил групповой портрет «Красные бокалы», посвященный памяти Бориса Балтера, и устраивал просмотры для друзей. Ира и Галя пригласили меня пойти с ними.