Я пробовала возразить, но мой собеседник извинился недосугом и ушел, отдав приказание подать мне чаю. В это время на стенных часах пробило четверть одиннадцатого. Стало быть, из дома я отсутствовала уже более двенадцати часов. Что там делалось без меня?.. У меня кровь в жилах стыла при этой мысли!
В половине одиннадцатого в помещении послышалось усиленное движение, через комнату, в которой я продолжала сидеть, почти бегом пробежало несколько человек офицеров, и меня позвали в кабинет жандармского полковника, очевидно, только что прибывшего.
Он встретил меня строгим взглядом и, не предложив мне сесть, громко и грозно спросил: «В каких отношениях вы состояли к революционному движению и давно ли вы состоите членом противозаконного союза?» – «Ни о каком революционном движении я ровно ничего не знаю, – ответила я, – и ни в каких отношениях ни к какому союзу не стою!» – «Однако вы арестованы по делу Мышкина». – «Да нет же… Я сама не могу понять, зачем и почему я арестована!..» – «Но тут полицейский протокол… Вы были арестованы по делу Мышкина и препровождены во временное тюремное помещение, где вы симулировали роды». – «Ничего я не симулировала… и, как честная вдова, не могу быть заподозрена в состоянии беременности!» – «Так зачем же вы к себе акушерку требовали?» – «Никакой акушерки я не требовала… и считаю всю эту историю для себя крайне неловкой и оскорбительной».
В таком духе прошел весь допрос, и он ввиду «моего упорного запирательства» порешил оставить меня в управлении до прибытия генерала Слезкина. «Но ему я советую вам откровенно сознаться во всем! – сказал мне полковник, отпуская меня. – Генерал Слезкин человек добрый и гуманный, но вместе с тем и опыт у него громадный… Его обмануть вам не придется!..»
Я уж и возражать не стала. Чего тут возражать? Видимо, сумбур какой-то завязался, в котором разобраться мне не представлялось никакой возможности, и я порешила, скрепя сердце, молча дожидаться прибытия генерала Слезкина. Будь что будет!
Генерал прибыл около половины двенадцатого и, приняв предварительный доклад от дежурного офицера, отдал приказ привести к нему «политическую преступницу», под фирмой которой состояла я.
Опять воспоследовал допрос о моей прикосновенности к делу политического восстания, укор в «потрясании основ» и вскользь брошенное замечание по поводу «симуляции беременности»…
От этой симуляции они никак не могли отрешиться!
Слезкин оказался и толковее, и гуманнее всех остальных. Он внимательно выслушал мой правдивый рассказ обо всем происшедшем, несколько раз нетерпеливо передернул плечами… велел принести к себе отобранные у меня вещи… мельком взглянул на процензурованный экземпляр пьесы и, передавая все это обратно мне, объяснил, что я свободна и что все, со мной происшедшее, явилось «следствием недоразумения». Когда я ответила ему, что недоразумение это сделалось источником большой и незаслуженной тревоги для меня и могло вызвать болезнь моего на произвол судьбы брошенного маленького сына, генерал, вновь пожимая плечами, заметил мне, что с подобными соображениями они считаться не могут… и что такого рода ошибки всегда и всюду возможны.
Домой я вернулась во втором часу ночи, пройдя большую часть дороги пешком и все-таки разменяв в конце концов на извозчика свой последний рубль… Ребенка я застала в жару и с разбитой щекой. Он упал без меня и заснул полуголодный, в слезах, не раздетый и порядком никем не уложенный. Он мог и до смерти разбиться… покуда меня там арестовывали да акушерок ко мне приставляли! – закончила Соловьева свой характерный рассказ, ясно доказывающий, с каким «усердием не по разуму» приходилось сталкиваться лицом к лицу в образе представителей бюрократической реакции и не в меру усердных «охранителей» государственного порядка… Спаси Бог всякую страну от такой неразумной охраны! Избави Бог всякое правительство от слуг, одаренных таким «усердием не по разуму»!..
XV
Первые органы «мелкой прессы». – Влияние их на общество. – Фельетоны. – Царь Берендей и Скромный наблюдатель. – «Московский листок». – «Новости дня». – Оригинальный тип русского редактора. – Лингвист. – Краткий русский ответ на длинную французскую речь. – Пастухов и мадьяры. – Несчастный случай с мальчиком. – Месть матери. – Смерть за день до юбилея. – Еврейское нашествие на прессу.
Давно не упоминая в настоящих записках моих о ходе нашего газетного и вообще литературного дела, я хочу в настоящем очерке, вновь отступая от строгого хронологического порядка, вернуться к этой наиболее для меня интересной странице русской общественной жизни и коснуться знаменательного момента нарождения в нашем газетном мире так называемой «мелкой прессы».