Встречи и знакомства

Берг согласился, но когда на следующее утро пришлось одеваться, чтобы ехать на концерт, то в гардеробе, захваченном с собой поэтом, оказался дефект. Недоставало белого жилета, без которого был не полон костюм, принятый для появления на эстраде. День был праздничный, магазины были заперты, да и где сразу найдешь жилет, который пришелся бы впору?.. И вот Берг вспоминает о «Павлюке», всегда готовом оказать всякую услугу, и посылает к нему письмо в стихах, начинающееся словами:

Я пришел к тебе с рассветом,
Ты снабди меня жилетом!..

Жилет был тотчас послан и по окончании концерта возвращен Залетову с новой импровизацией, начинающейся словами:

О, трехбунчужный властелин,
Друг бедного поэта…
В Москве лишь понял ты один
Все тайны туалета…

Затем следовало поэтическое выражение благодарности за оказанную услугу, и в конце, в виде воззвания, стояло:

Внимай всегда мольбе поэтов,
Объятья дружбы им открой
И сохрани в своих жилетах
Ты тот же щегольской покрой…

В каждый из своих приездов в Москву Берг обязательно посещал дом Ржевских, и каждый из его визитов был истинным праздником для всех. Невозможно было встретить человека, более одаренного способностью оживить общество, нежели Н. В. Берг. Он всегда носил с собой как бы струю веселья и радости, и никто никогда не видал его не только грустным или сердитым, но даже слегка задумчивым. Те неизбежные в людской жизни невзгоды, без которых не обходится, конечно, ничье в мире существование, Берг умел скрывать или беречь про себя, зная, что чужое горе никому не близко и ни для кого не интересно. Единственной слабостью Берга было его преклонение перед знатностью и крупными именами, заставлявшее его часто поступаться некоторыми из своих убеждений и делать уступки, не всегда согласные с тем чувством собственного достоинства, которое лежало в основе его характера. Деньгам он большого значения не придавал, но перед крупными чинами и большим положением преклонялся и скромно стушевывался, чтобы дать им дорогу. В этом отношении он сильно уступал большинству литераторов того времени, которых можно было упрекнуть в чем угодно, но никак не в излишней уступчивости и не в чинопоклонении. Впрочем, среди современных ему литераторов Берг, сколько я могла тогда судить, особенно серьезного места и не занимал. Его не чуждались в литературных кружках, ценя в нем главным образом его неустанную жизнерадостность и ровность его характера, но особенно горячо навстречу к нему не шли и особо почетного места ему в среде своей не отводили.

Погодина в то время я встречала только два или три раза. Это был очень серьезный человек. Мне ни разу не удалось увидать улыбки на его вдумчивом и сосредоточенном лице, и вследствие этого он всегда и производил на меня какое-то удручающее впечатление, несмотря на то что ко мне лично он с первой встречи отнесся особенно ласково и внимательно, благодаря его старинной близости с моими тетками.

От одной из них я узнала впоследствии историю этой близости.

Две из моих теток были особенно дружны с богатой рязанской помещицей Левашовой, по первому мужу княгиней Голицыной, у которой проживал домашним учителем М. П. Погодин, тогда еще молодой человек. В ее же доме проживала в качестве гувернантки при ее дочери, княжне Наталье Григорьевне, молодая девушка по фамилии, ежели не ошибаюсь, Миллер[208]. Молодую девушку горячо любили все, кто ее знал, и А. Н. Левашова сама устроила брак между Погодиным и симпатичной молодой Миллер.

Овдовев сравнительно еще молодым человеком, Погодин вторично женился, но во втором браке не нашел уже того полного счастья, каким подарила его первая жена. О ней он сохранил на всю остальную жизнь свою самое горячее и благодарное воспоминание, и отсюда тот дружеский привет, с каким встретил меня, молодую девочку, этот серьезный ученый, которому мое имя напомнило светлую страницу его прошлой жизни.

Вторая жена Погодина была женщина сварливая и ревнивая до того, что даже к памяти первой жены ревновала мужа. О ней мне много пришлось слышать от ее пасынка, сына Погодина от первого брака, в бытность его редактором газеты «Жизнь», основанной в Москве Ф. Н. Плевако[209], впоследствии перешедшей к В. Н. Бестужеву, окончившему жизнь в должности смотрителя сахалинской тюрьмы, куда он перешел из урядников в Европейской России.

Что могло быть общего между обязанностями полицейского урядника и редактора-издателя бесцензурного политического журнала… и каким образом прямо из-за редакторского стола возможно было перейти к должности сахалинского смотрителя – эту мудрую задачу пусть решит Главное управление по делам печати!..[210] Я могу только констатировать всем известный и всеми проверенный факт[211].