Встречи, которых не было

— Да много народу, — говорит Михайлов и откладывает журнал, чтобы поточнее припомнить, кто именно. — Вот Сергей Владимирович Обручев… У Преображенского есть интересные статьи… А еще раньше Комаров, путешествовал, Кропоткин, Черский…

— Черский!? — я сделал такое резкое движение, что курица с кудахтаньем отскочила в сторону. — Действительно! А я и не вспомнил…

Черский… Значит, второй раз пересеклись наши маршруты…

Первый раз — во время путешествия на Чукотку. Я побывал тогда в поселке, который в то время назывался Кресты Колымские. Мы поднялись на крутой, но невысокий берег, поросший редкими лиственницами, карликовой березкой, шиповником, и очутились в просторном и чистом, застроенном побеленными мазанками селении… Все — в поселке выглядело свежим, недавним, и я удивился названию — Кресты Колымские. Местный товарищ, подтвердив, что поселок возник недавно, сказал:

— Говорят, крест стоял на берегу — большой, деревянный. Потому так и назвали.

Такие — большие, деревянные — кресты на севере не редкость. Ставили их над могилами, ставили в благодарность за счастливое избавление от опасности, и немало встречается названий со словом «кресты»: Нижние Кресты, Верхние Кресты, Крестовое, Крестовый перевал… И вот Кресты Колымские.

Выйдя из столовой, где нас отлично — и весьма своевременно — покормили, я остановился на краю обрывистого берега. Солнце зашло, но не стемнело. Над широкой тихой Колымой тучей носились ласточки. Они мельтешили перед глазами, и мне казалось, что из-за них я не могу вспомнить что-то очень важное, такое, что непременно и немедленно нужно вспомнить… Не знаю, почему так получается, но среди отрывочных, мелькающих, как ласточки, мыслей вдруг, выделилась одна: Кресты Колымские выстроены примерно там, где полвека тому назад умер во время своего последнего путешествия известный исследователь Сибири Иван Дементьевич Черский. По обычаю того времени на месте его гибели спутники поставили высокий деревянный крест…

Дома я храню как реликвию тоненькую, в четыре листика, брошюрку, которую теперь, наверное, не достанешь ни за какие деньги. Она называется «О последних днях путешественника по Сибири Ив. Дем. Черского. Читано на заседании Физико-Математического Отделения Академии Наук 16 декабря 1892 года». Вот что рассказано в ней (я цитирую лишь с небольшими сокращениями):

«Академия Наук получила из Средне-Колымска следующее письмо, написанное по просьбе вдовы покойного путешественника Ив. Дем. Черского и сообщающее потрясающие подробности о последних днях покойного. Оно составит собою яркую страницу в длинной истории мучеников науки.

Еще за много дней до выезда из Верхне-Колымска с целью исследовать р. Колыму покойный Иван Дементьевич предчувствовал, что дни его сочтены, и говорил о своей близкой кончине как о чем-то верном и неизбежном. Это предчувствие и даже твердая уверенность были в нем так сильны, что он еще в Верхне-Колымске делал разные распоряжения и приготовления как относительно продолжения экспедиции после его смерти, так и относительно судьбы его сына, 12-ти летнего мальчика, на случай если бы жена не перенесла его смерти. Все эти предсмертные распоряжения покойный Ив. Дем. изложил письменно и отдал их Верхне-Колымскому священнику Василию Егорьевичу Сучковскому для прочтения, но с условием, чтобы он держал их в секрете от жены Черского.

Уверенность в близкой своей кончине заставляла Черского работать сверх сил в такое время, когда он уже был очень болен. Он приводил в порядок свои коллекции, обрабатывал их и составлял обо всем отчеты для Академии Наук.

По словам свящ. Сучковского, покойный Ив. Дем. при отъезде своем из Верхне-Колымска 31 мая почти точно определил день своей смерти. «При самых лучших условиях, — говорил он, — я надеюсь протянуть еще недели три, но больше — вряд ли». И почти угадал: он умер 25 июня в 10 часов и 10 минут вечера.

…Прощаясь со свящ. Сучковским, покойный сказал: «Я уверен, что уже более не в состоянии буду Вам писать и вряд ли даже, смогу подписать продиктованное мною письмо». К неизбежности такой близкой смерти покойный относился совершенно спокойно: одно, что его беспокоило, — это участь жены и ребенка после его смерти. К спокойному отношению к самому факту смерти примешивалось горькое чувство о том, что жена его, быть может, не перенесет такого сильного удара и оставит единственного ребенка — 12-ти летнего мальчика — круглым сиротою в столь далеком краю…