Встречи, которых не было

Худо пришлось казакам — и среди льдов так худо не было. Побирались они где могли, юколу выпрашивали, костлявую сельдятку, которой собак кормят, лиственницы за острогом обдирали и корой питались; пробовали и сами рыбу ловить, но зимой в тех местах рыба ловится плохо — не случайно ее летом на зиму запасают…

Однажды предпринял Булдаков еще одну попытку добыть муки — послал к Ворыпаеву своего пятидесятника Константина Степанова и велел предложить купцу десять рублей за пуд, что в несколько раз превышало действительную стоимость.

Константин Степанов и пятеро ходивших с ним служилых вернулись с мукой. Ворыпаев продал им по полтора пуда, взяв пять рублей за пуд, но Булдакову не дал ни фунта — понял к тому времени купчина, что не попадут к нему в карман деньги служилых, и хоть на Булдакове решил отыграться.

Но с чего все-таки расщедрился Ворыпаев?

В своей челобитной якутскому воеводе — а купец догадывался, что Булдаков пожалуется и за измывательство над государевыми людьми его могут взгреть, — в своей челобитной Ворыпаев прямо-таки слезами изошел: и словесно-то его казаки поносили, и жизни лишить грозились, и били его нещадно… Я ничуть не сомневаюсь, что казаки действительно и кляли прижимистого купца, и грозили ему, и что отведал он увесистых тумаков. Наверное, и «расщедрился» Ворыпаев с перепугу, когда обозленные казаки взялись за него всерьез.

Но избить купца могли рядовые под благосклонным наблюдением пятидесятника, а не наш примерный службист Булдаков: исчерпав легальные методы воздействия, он предпочел питаться лиственничной корой.

После великого поста, который для наших казаков оказался сверхвеликим, Булдаков отправил Добрыню Игнатьева и Оксенку Скребычкина на побережье океана… искать коч! Да, не больше не меньше. И через несколько месяцев все еще не мог смириться Булдаков с пропажей товаров и припасов! Понимал он, конечно, что нет почти никакой надежды найти коч, что раздавило его льдами за зиму, но вдруг?.. Точно помня, сколько осталось там добра, Булдаков детально распорядился, как поступить с ним, как переправить его на Колыму… Короче говоря, все было предусмотрено хозяйственным приказчиком.

А сам приказчик, покинув негостеприимное Уяндинское зимовье, двинулся с отрядом на восток в свою вотчину, оставив прогоревшего Ворыпаева в его лабазе.

Четыре недели шли казаки до Алазеи, питаясь все той же лиственничной корой. Откуда у них взялись силы на переход через горы и равнины — бог весть, но до Алазеи они дошли, и там казаков встретили по-человечески: и накормили, и согрели, и дали передохнуть. Еще одну неделю занял у них путь до Среднего ясачного зимовья на Колыме.

Наш самолет пролетал над Колымской низменностью, и я отчетливо помню, что она казалась мне не сушей, а колоссальным озером с бесчисленными заболоченными островками. В распутицу или летом Булдаков едва ли сумел бы пройти через низменность напрямик. Но он успел пересечь ее по последнему снегу.

На Колыме Тимофей Булдаков принял ясачное зимовье у боярского сына Василия Власова, а служилых людей взял к себе в полк.

И роздал им долгожданное жалованье — деньгами.

Старинные люди

На подступах

Пройдя Карское море, наш ледокол миновал меридиан мыса Неупокоева на острове Большевик и вошел в пролив Вилькицкого, соединяющий Карское море с морем Лаптевых. Мы приближались к мысу Челюскина — самой северной точке азиатского материка. Береговая линия, круто поднимающаяся на карте к северу, у мыса Челюскина переламывается и начинает спускаться к югу.

Район мыса Челюскина до сих пор пользуется дурной славой у полярных моряков из-за трудного ледового режима: не так-то просто миновать его и пройти из западного сектора Арктики в восточный.

Не повезло и нам.

…Пока мы спали, палубу словно прикрыло белым пуховым ковром. Снег высоким валиком лежал на планшире, оконтуривая весь ледокол, на ступеньках трапов, на поручнях; держался на обледеневшем такелаже. Черные цепочки следов прочерчивали ковер в различных направлениях, но густой липкий снег продолжал идти, и через полчаса на месте следов оставались лишь небольшие белые углубления. Несмотря на то что день стоял на редкость пасмурный и насыщенный туманом и снегом, ощутимо серый воздух незаметно переходил в низкие густые облака, идеально белый арктический снег заставлял щуриться.

Подождав, пока глаза привыкнут, я подошел к борту. Насколько было видно, вокруг лежали тяжелые паковые льды. Уже две недели держали они нас у входа в пролив Вилькицкого. Узкое горло пролива было забито льдом с двух сторон. И мыс Челюскина, мимо которого столько раз проходили караваны судов, по-прежнему оставался недоступным.

Ко мне подошел мой спутник метеоролог Буйнаков, два месяца назад впервые попавший в Арктику.

— Еле движемся, — не столько спрашивая, сколько констатируя факт, сказал он.

— Но все-таки движемся. И это достижение.

Мы помолчали, слушая, как льды скребут обшивку ледокола.

— Пойдемте на ют, посмотрим, что там делается,— предложил я.