Встречи на московских улицах

– Я ведь пьяный никогда не пишу.

У Сергея Александровича была своеобразная манера работы. Он не писал черновиков, а брался за перо только с уже выношенными мыслями, легко и быстро облекая их в стихотворную форму. Закинув руки за голову, он часами лежал на кровати с отрешённым видом и ни с кем не разговаривая. Издательский работник A. M. Сахаров, застав поэта в таком положении, спросил, что с ним.

– Не мешай мне, я пишу, – ответил Сергей Александрович.

За работой поэта могли наблюдать немногие, только близкие ему люди, и они знали, что творчество для него – это труд, упорный и систематический. Поэтому старались оградить Есенина от сомнительных друзей и призывали (Бениславская):

– Милый, хороший Сергей Александрович! Хоть немного пощадите Вы себя. Бросьте эту пьяную канитель. Сразу же идите домой, запирайтесь, и довольно; ведь не могу же я за Вас делать то, что Вы один можете сделать.

Около 600 дней домом Есенина была коммунальная квартира в Брюсовском переулке. За этот полуторагодичный период он написал стихотворения «Пускай ты выпита другим…», «Я усталым таким ещё не был…», «С головы упал мой первый волос…», «Мне грустно на тебя смотреть…», «Письмо матери», «Мы теперь уходим понемногу…», «Этой грусти теперь не рассыпать…», «Низкий дом с голубыми ставнями…», «Несказанное, синее, нежное…», цикл стихотворений, посвящённых артистке Камерного театра А. Л. Миклашевской, и другие.

В Брюсовском переулке Есенин закончил очерк о США «Железный Миргород», написал «Поэму о 36», подготовил к выпуску пять отдельных изданий: цикл стихотворений «Любовь хулигана», поэмы «Чёрный человек» и «Страна негодяев», альманах «Россияне». Здесь он закончил поэму «Анна Снегина» и подготовил к изданию книгу «Москва кабацкая».

Золотая россыпь есенинских стихов рождалась в условиях, которые не способствовали творчеству: суды, порицания общественности, хорошо организованные провокации хулиганств. Словом, на долю поэта выпали не лучшие дни нашей истории.

– Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живём, – вот выстраданное признание поэта.

С Брюсовского в Леонтьевский. Создатель Московского Художественного театра К. С. Станиславский (1863–1938) жил в последнем из этих переулков, а многие из артистов его театра – в первом. Наиболее знаменитым из них был В. И. Качалов. Наездами из Ленинграда у него бывал А. Б. Мариенгоф. Как-то он застал Василия Ивановича за тщательным подбором галстука к чёрному костюму:

«Перед большим стенным зеркалом в строгой павловской раме Качалов серьёзно и сосредоточенно завязывал красно-чёрный клетчатый галстук.

– Скажи ты мне, всероссийский денди, – озабоченно спросил он, – галстук гнусный, а?

– Да нет, почему же…

Тем не менее Василий Иванович сорвал его и бросил на диван. Это уже был не первый – сорванный и сердито брошенный».

К. С. Станиславский

Заинтригованный столь тщательными сборами, Мариенгоф поинтересовался:

– Ты, Вася, куда собрался-то?

– М-н-да… на свидание.

– Я так и сообразил.

Понизив голос до многозначительного шёпота, Качалов пояснил:

– Меня, видишь ли, сегодня Станиславский вызывает. К двум с четвертью.

«Он был торжествен, как дореволюционная девочка, отправляющаяся впервые на исповедь», – отметил Мариенгоф.

Поскольку время поджимало, Василий Иванович предложил проводить его:

– Поэт, бери свою шляпу.

– Взял. Надел.

– Шествуй.

– Нет, Вася, это уж ты шествуй, а я зашагаю.

И зашагал, в глубоком молчании обдумывая ситуацию, невольным свидетелем которой стал: