Встречи на московских улицах

«В высоком молчании мы чинно двинулись по Брюсовскому. И у меня было совершенно достаточно времени, чтобы подумать о Станиславском. А может быть, он и в самом деле Бог? Ведь Василий Иванович с ним порепетировал и поиграл на сцене без малого полвека! И вот под старость, сам будучи Качаловым, перед „свиданьем“ меняет галстук за галстуком, наряжается в чёрную тройку и разговаривает многозначительным шёпотом.

Да и выходит, что Бог.

Ну конечно, Бог!

Бог! Бог!.. Только ведь ему одному – ему, Богу, – дозволено быть смешным, быть наивным, быть чудаком и не потерять своего божественного величия».

Это, конечно, перегиб увлечённого поэта. Но, к слову сказать, оценки роли театра и его основателя в культурной жизни Москвы всегда были запредельно высокими. Максим Горький писал, например: «Художественный театр – это так же хорошо и значительно, как Третьяковская галерея, Василий Блаженный и всё самое лучшее в Москве. Не любить его – невозможно, не работать для него – преступление».

В баню под конвоем. От Большой Никитской улицы до Тверской протянулся Воскресенский переулок, его первоначальное название – Большой Чернышёвский. Оно было дано в конце XVIII столетия по владению московского главнокомандующего З. Г. Чернышёва на углу переулка и Тверской, 13. В 1922–1992 годах переулок назывался улицей Станкевича; современное название получил по церкви «Малое Вознесение», которая стоит в самом его начале.

В 1870-х годах (и ранее) на Тверской площади располагалась Тверская полицейская часть с обширным двором. Одно время в ней содержался H. A. Морозов (1854–1946), будущий многолетний заключённый Шлиссельбургской крепости. В Москве состоялось «крещение» будущего знаменитого революционера и учёного.

Николай Александрович тяжело переживал своё первое заключение и, боясь сойти с ума, строил различные планы побега. Это казалось ему нетрудным из-за совершенной дикости окружения. Вот характерный диалог его с одним из охранников:

– Нельзя ли дать мне умывальник, чтоб умыться, – сказал я утром после моей первой ночёвки, не найдя у себя ничего для омовения.

– Нет, этого никак нельзя! – ответил он решительно.

– Почему нельзя?

– Совершенно невозможно!

– Да почему же?

– А потому, что многие из вас уж больно учёны. Вот одному из ваших, говорят, дали умывальник, а он вдруг сказал какие-то волшебные слова. Наклонился, протянул вперёд обе руки, да как прыг в умывальник, в воду. А вынырнул за пять вёрст из Москвы-реки!

Морозову удалось связаться со своими единомышленниками, и был разработан следующий план побега. Николай Александрович добивается разрешения на посещение бани, а друзья «похищают» его на пути в оную. (Наивное время начала революционного движения, когда всё казалось так просто!)

– И вот извозчик, нанятый за мой счёт, – вспоминал Морозов, – въехал во двор под моим окном, и унтер-офицер, уже привыкший ко мне и, по-видимому, не боявшийся, что я нырну в кувшин с водою, отворил мою камеру. Мы приехали в ближайшие бани, в одном из пустынных переулков Тверской улицы.

Ближайшие бани от Тверской площади были Чернышевские, находились они в Елисеевском переулке, а проехать к ним удобнее всего через Б. Чернышевский переулок, на что уходило десять-пятнадцать минут. Понимая, что этого недостаточно, чтобы его единомышленники правильно сориентировались в обстановке, Морозов всячески тянул время.

Назад, в Тверскую часть, возвращались пешком. Дома в переулке чередовались с садами, огороженными высокими заборами. У арестанта мелькнула мысль: «А не перемахнуть ли через один из них? Может, удастся у кого-то спрятаться?»

Но тут он увидел своих друзей: «Навстречу мне шёл молодой человек с дамой под ручку. Я сразу узнал в даме Батюшкову. Она шла вся взволнованная и, смотря на меня, отрицательно кивала головой. Затем показалась другая пара, мужчина и женщина, и по огромному росту последней я узнал в ней Наташу-великаншу.

– Il faut attendre[52], – сказала она, проходя мимо меня, как будто своему спутнику, и это сразу разрушило моё решение броситься тут же через забор. „Им лучше знать! – подумал я. – Надо подчиниться!“».

Так в Б. Чернышёвском переулке не состоялся побег века, который мог бы освободить видного революционера и будущего оригинального учёного от 25-летнего узилища в Шлиссельбурге.