Эти строки широко использовались советской пропагандой как один из тезисов «вечной» дружбы двух славянских народов. При этом начисто отметался тот факт, что оная не состоялась даже между поэтами. В период польского восстания 1830–1831 годов Мицкевич писал о великом русском поэте: «Он продажным языком восхваляет царские победы и радуется страданиям своих друзей, быть может, на родине моей упивается нашей кровью и хвалится перед царём своими проклятиями как заслугой».
Резкое изменение отношения Мицкевича к русскому другу было вызвано патриотической трилогией последнего: стихотворениями «Перед гробницею святой», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Все они направлены против европейских (особенно французских) краснобаев, призывавших своих правителей к крестовому походу на Россию. И Пушкин предупреждал явных и тайных врагов России:
Антироссийская истерия, развязанная в Западной Европе в 1831 году, очень напоминает ситуацию наших дней и говорит об одном: кроме самой себя, нашей многострадальной стране надеяться не на кого. Вот и вернёмся к более близкому нам времени, связанному с улицей (тогда – улицей) Немировича-Данченко.
– И вот на нашей улице останавливаются три чёрных ЗИЛа, – вспоминала молодая артистка Большого театра Г. П. Вишневская, – в первом и третьем – охрана, в среднем – сам наш новый хозяин, Булганин. Таким демонстративно открытым своим появлением он сразу захотел расставить фигуры в будущей игре: что, мол, дело серьёзное и шуточками от него не отделаешься. Из окон люди выглядывают: честь какая нашей улице.
– Что это за загадки, скажут некоторые читатели: новый хозяин? дело серьёзное? шуточками не отделаешься? честь улице?
Давайте разбираться. По «первому пункту» Галина Павловна писала: «А имя у нового советского царя как у последнего русского государя – Николай Александрович». Это был Булганин, летом 1955 года назначенный председателем Совета Министров СССР и тогда же увлёкшийся молодой актрисой, которую впервые увидел на гастролях артистов Большого театра в Югославии. Визит первого лица государства в Глинищевский переулок был первым и последним в его пятивековом существовании, то есть действительно событием неординарным.
Что же подвигло умудрённого жизнью государственного деятеля на столь серьёзное отклонение от этических норм советского бытия? Любовь! Всё случилось по русской пословице: седина в бороду, а бес в ребро. Визит верховного правителя СССР в Глинищевский переулок стал угрозой и мукой для Вишневской, только-только соединившей свою судьбу с М. Л. Ростроповичем: «И начались с того дня чуть не ежедневные приглашения – то к нему на дачу, то в его московскую квартиру. И, конечно, бесконечные „возлияния“. Николай Александрович пил много, заставлял и Сашу[62]
, да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старик упрётся в меня глазами, как бык, и начинается:– Да, обскакал ты меня…
– Да вроде бы так.
– А ты её любишь?
– Очень люблю, Николай Александрович.
– Нет, ты мне скажи, как ты её любишь. Эх ты, мальчишка! Разве ты можешь понимать, что такое любовь? Вот я её люблю, это моя лебединая песня… Ну ничего, подождём, мы ждать умеем, приучены…»
Булганин открыто соблазнял Вишневскую всяческими благами, предлагал хорошую квартиру; на что Ростропович заявил, что он вступил в кооператив и скоро у него с супругой будет собственное жильё.
– Ишь, собственник! – проворчал правитель. – Сегодня – собственник, а завтра – по шапке.
– Да времена вроде другие, Николай Александрович.
– Да уж попался б ты мне раньше… Ну ладно, я шучу…
Новый, 1956 год молодожёны встречали в своей новой квартире вместе с… Булганиным. Подводя на закате жизни итоги общения с председателем Совета Министров СССР, Вишневская говорила, что, если бы не Ростропович, «возможно, я совсем по-другому приняла бы ухаживания советского монстра и села бы царицей-самозванкой, как Марина Мнишек, „на престол царей московских“. Хотя удел самозванцев всем давно известен, но ведь соблазн-то был велик».
Был всё-таки!