Встречи на московских улицах

«Винокуров был тогда широкий, щедрый, типично московский парень, никому не дающий спуску, готовый ввязаться в любую заваруху, но за себя постоять. Солоухин писал только стихи, где рядом с темой деревенского детства и природы звучали мотивы сказочные, романтические. Однажды поздним вечером он возвращался в общежитие. Неподалеку от института, на углу Сытинского переулка, что-то ремонтировалось, стояла оградка и горели две предупреждающие багрово-красные лампочки. Обжигая пальцы, он выкрутил одну из них и шёл, размахивая ею над головой: ему казалось, что она должна продолжать светить и что он несет людям огонь, держит в руках факел».

С Тверского бульвара Ваншенкин ходил и в издательство «Советский писатель», которое располагалось тогда в Большом Гнездниковском переулке. А во дворе Литературного института находилась редакция журнала «Молодая гвардия». Туда как-то и завернул поэт. В одной из комнат увидал Е. Винокурова и Вл. Соколова. Узнав, куда направляется приятель, Евгений попросил одно из стихотворений посвятить ему. Идея понравилась и Соколову. Раскрыв папку, Ваншенкин великодушно предложил:

– Выбирайте.

Винокуров выбрал «Стучит по крыше монотонно», а Соколов – вот это:

Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.

Он меня гнетёт своим величьем,

Полным отрешеньем от всего
И высокомерным безразличьем
К жизни за пределами его.

Будто нет весёлого сиянья

Городов, затерянных вдали,
Будто нет ни счастья, ни страданья,
Будто нет вращения Земли.

Лишь порой взлетает ворон круто,

Потревожив царственную ель,
И бушует целую минуту
Маленькая тихая метель.

Вскоре оба ответили взаимностью: Винокуров – стихотворением «Марианне», Соколов – тоже стихотворением о зимнем лесе:

Легко обременённый снегом,
Зелёный, постоянный бор
Возносит вровень с желтым небом
Свой пухом веющий убор.

На плавных вогнутых сугробах

Мерцают иглы и сучки,
А между елей густобровых
Проталин чёрные очки…

Неплохо сказано. Несколько лет К. Г. Паустовский вёл семинар в Литературном институте. Жил он в это время в Лаврушинском переулке и все годы ходил по Тверскому бульвару к Никитским воротам, где садился на троллейбус № 8. Обычно на этом пути писателя сопровождал кто-нибудь из его учеников.

Прозаику М. С. Бременеру в 1947 году было девятнадцать лет. Константин Георгиевич являлся для него эталоном писателя. Это вызывало естественную робость. Поэтому когда он увидел на бульваре Паустовского со своим приятелем Лёвой Кривенко, то и не подумал присоединиться к ним. Обгоняя медленно идущую пару, он бросил на ходу:

– До свидания, Константин Георгиевич! До завтра, Лёва!

Паустовский спросил вслед:

– Спешите на трамвай?

– Нет. Я живу близко, – ответил Макс, приостанавливаясь.

– Где же? – поинтересовался писатель.

Для студента это был трудный вопрос, так как ответ требовал пояснения, которое нередко принималось за оправдание.

– Представьте, на Тверском бульваре, на той же стороне, что Дом Герцена, в пяти минутах ходьбы, – привычно начал Макс и добавил: – Но в Литинститут поступил не потому, что Дом Герцена так близко от моего дома.

– Учиться близко от дома удобно, – весело заметил Константин Георгиевич, – единственное неудобство состоит, как я понимаю, в том, что приходится оправдываться. Не оправдывайтесь.

– Да он не может! – вмешался Кривенко. – Интеллигентская черта.

– Совершенно забыл, – шутливо посетовал Паустовский. – Как там было сказано – «выходец из интеллигенции»? – и посоветовал: – Между прочим, если будете входить в детскую литературу чуть ли не из детства, тоже не оправдывайтесь.

Явная поддержка мэтра окрылила Макса, и неожиданно для самого себя он выпалил: