Встречи... Разлуки...

Неприятно писать статью о делах Лапшиной, думала Елена Ивановна, но и этим кто-то должен заниматься. Конечно, куда интересней бывать на заводах, в общежитиях. Недавно проверяли бытовые условия молодых рабочих. Заходили в уютные, светлые комнаты девчат с Джутовой фабрики, в их домашний клуб, в кабинеты, где они готовятся к лекциям, — почти все учатся в школах, техникумах, вузах. Осматривали «собственное пошивочное ателье», и «свой» буфет, и парикмахерскую. Но если вспомнить, как те же девчата выглядели рядом с оперными певцами, вспомнить девчушку-воспитательницу из техучилища, так волновавшуюся за своих питомцев, или оркестр канатного завода, оспаривавший первенство у выпускников консерватории, — обидно за ребят. При таком положении им никогда не выйти победителями.

Во вторник Елена Ивановна отнесла статью в редакцию.

— Посмотрим, почитаем, — сказал ей заведующий отделом и записал ее номер телефона на случай, если возникнут какие-либо вопросы.

Уже выходя из редакции, Елена Ивановна встретила знакомого лектора. Узнав, какую статью она дала в газету, он усмехнулся:

— Эту Лапшину голыми руками не возьмешь. Но будет здорово, если ее пропесочат!

Взглянув на часы, Елена Ивановна заторопилась. Через полчаса должна подойти машина за коврами и чашками. Все уже оформлено, нужно только подъехать, забрать.

Однако на складе ее ждала неожиданность. Ничего она не получит. Счет детскому комбинату банк закрыл!

— Как же я об этом не знаю?! Недоразумение… Сейчас все выясню.

Но выяснить по телефону ничего не удалось. Пришлось ехать в комбинат.

Лиля Петровна, единственный счетный работник, сообщила, что «по сигналу» приходила какая-то комиссия.

— Вот… Акт… — Лиля Петровна была бледна, напугана. — Написали «нарушения финансовой дисциплины». Обнаружили излишки: три шкафчика, картину. Не оформлена покупка костюмов зайца и лисы.

— Вы же знаете, картину и костюмы подарили шефы, и шкафчики тоже. Что же вы не объяснили? — укоризненно произнесла Елена Ивановна.

В комнату вошла раскрасневшаяся Тимофеевна.

— Излишки в магазине — это когда покупателя обворуют, — возмущенно сказала она. — А нам шефы лишние привезли.

— Так я торопилась, не успела посчитать. И машина заводская простаивала. Кричали: скорей, скорей разгружайте. Надо было объяснить.

— Мы объясняли, один у них ответ: заведующую покрываете! — говорила Лиля Петровна. — А картина ведь не купленная. Заводские художники сделали.

Елена Ивановна, нахмурившись, смотрела в окно. Лесенки, качели, лошадки среди молодых деревьев. Никто не заметил, никто не спросил, чьими руками посажено каждое деревце, каждый розовый куст. И в детских комнатах сами белили, ремонтировали.

— Все нам Клавдия подстроила. — Тимофеевна понизила голос. — Она ходила трепала языком.

Елена Ивановна махнула рукой.

— Дело не в Клавдии. Виновата, конечно, я. Надо было самой посчитать. А то сколько сказали, столько и записали.

— Что там ни говорите, а неспроста эти напасти на нашу голову, — заключила Тимофеевна и величественно выплыла из кабинета.

И началась беготня, хлопоты, объяснения, которые выслушивались не очень благосклонно.

В детский сад прибыла еще одна комиссия — проверяла воспитательную работу. Проверяла столь придирчиво, что даже отметила: сказка про семерых козлят читается не в изложении Ушинского, а Толстого.

— Но ведь это же не кто-то, а Лев Николаевич! — попробовала возразить воспитательница. — Кому-нибудь сказать, смеяться будут.

Но ответом было:

— Программы придерживайтесь, а не самовольничайте.

Было еще одно объяснение. Елене Ивановне пытались втолковать, что «лишний шум» поднимать не нужно. Ославить район нетрудно, но надо понимать, что Лапшина если и пригласила профессиональных актеров, то лишь для пользы дела, лишь для того, чтобы «укрепить» и «поднять» остальных.

Все шло одно к одному. Неприятности подстерегали там, где их Елена Ивановна вовсе не ждала и не могла ждать. Разве пришло бы ей в голову, что Тимофеевна, честная, прямая женщина, станет на сторону Клавдии Коржовой, подскажет ей, что написать в письме, по поводу которого вызывали к начальству?

Домой Елена Ивановна пришла расстроенная. Закрыв лицо руками, сидела в темной комнате, думая о незаслуженных упреках, домыслах, подозрениях. Но, главное, о Тимофеевне. Только она знала о том случае с поварихой, воровавшей хлеб у детей.

Нет, о блокаде, о голоде ей ничего не сказали. Сформулировано было все сухо: «Товарищ Ярошенко в силу своей подозрительности незаконно уволила Коржову и после этого похвалялась, что в детском учреждении Ленинграда, где она раньше работала, однажды не только уволила, но и предварительно избила свою подчиненную».

И когда последовал вопрос: «Имело это место или нет?» — Елена Ивановна сказала: «Да!» Объяснения, оправдания при явном к ней недоброжелательстве принесли бы новые унижения. Шкафчики, панно, заявление «ни в чем не повинной Коржовой» и еще это… Намекнули: не без причины Ярошенко и свою работу здесь начала нянечкой, чувствовала вину. Боялась — откроется все.