Встречи... Разлуки...

— Не понимаю! — чуть-чуть повысил голос Каминский. — Сколько у меня, да и у тебя на судне мальчишек. Махнуть что ли на них рукой, если они не носят фамилию Каминская или Терехов?

— Дело не в этом.

— Именно, не в этом! И кому-кому, а нам ли не знать, сколько иной раз нервов из тебя какой-нибудь Гришка или Мишка вымотает. А тут ведь Лелин мальчишка, значит, твой.

— Все это так, но… есть еще причины.

— Вдруг?! На каком году семейной жизни? Не дело ты, Николай Степанович, затеял. Не дело! Вот тебе мой сказ. Девчонок, конечно, много. Только с женой, с женщиной, которая из тебя человека сделала, так поступать негоже.

— Что же из-за этого всю свою жизнь ей в жертву принести? — вскипел Николай Степанович.

— А разве не бывает, что в любви приносят жертвы?! Но ведь ты пока еще не знаешь, что тебя ждет в твоей новой жизни. Может, не Леле ты принесешь жертву, а спасешь себя самого.

— Вы не знаете той, другой женщины, и потому не можете судить! — вздохнув, сказал Николай Степанович.

— А ты ее знаешь? Пройдет бурление крови, пройдет время, когда вы любовались лунным сиянием, падающими звездами, цветами, когда открывали друг в друге только самое красивое, а потом… Однажды ты проснешься серым, унылым утром и вдруг вспомнишь, чего ты лишился, и подумаешь о том, чего не нашел. С тоской и сожалением подумаешь. И чем дальше, тем сильнее будет расти в тебе тоска и сожаление. Если бы я не знал Лелю, то не говорил бы тебе всего этого.

— Почему вы думаете, что будет именно так?

— Допустим, не так. Но вот мы говорим о тебе. А семья — это не ты один. Семья — это и она тоже. Чтобы устроить свою жизнь, значит, надо разбить другую? Ведь Леля не из тех, что назавтра утешится. Об этом ты подумал?

— А если ушла любовь?

— Любить, брат, тоже надо уметь. — Каминский поднялся. — Мне пора! — И, не глядя на Николая Степановича, стал искать свою фуражку.

А тот не мог его так отпустить. Взяв со стола фуражку и не отдавая ее, как можно искреннее произнес:

— Во всяком случае, я подумаю. В море чего в голову не лезет.

Некоторое время старый капитан пристально смотрел на него, не пожав руки Николаю Степановичу, пошел к двери, потом обернулся и с усмешкой бросил:

— Напрасно беспокоитесь. Я не любитель передавать подобные новости.

Николай Степанович побагровел. Отныне не подаст ему больше руки Каминский. Нашел старик самое уязвимое место: «Не любитель передавать…» Трусом изобразил, этаким трусливым пижоном.

— Прошу не провожать, — сказал Каминский, переступив порог капитанской каюты.

Николай Степанович пожал плечами. Долг вежливости обязывал проводить старого капитана до трапа.

— Зайду к Дзюбе. Плавать с ним начинал. — Это было сказано Каминским, хоть и обращался он к капитану, для Пал Палыча. Старик оставался верен себе. Разговор двух капитанов касался только их двоих, и отказ идти с Николаем Степановичем вместе по судну должен быть объяснен подчиненным.

Николай Степанович вернулся к себе. Хорошее настроение куда-то испарилось. И надо было разоткровенничаться! Не могло прийти в голову, что Каминский вдруг так оскорбится за Елену. Вольно ему видеть до сих пор свою Томочку юной красавицей, какой она была тридцать лет назад. Было время, когда и ему, Терехову, особенно в море, Леля казалась очаровательной женщиной. Казалась, пока не встретил Танюшу, пока не произошла, что называется, переоценка ценностей.

А если через десять лет еще одна Танюша? Опять переоценка? — так непременно спросил бы Каминский. В чем-то он, по-своему, прав. Но зачем всякие «если»… Да и поздно. Теперь жизни с Лелей уже быть не может. Она не забудет и не простит. Да и ни к чему об этом думать. Они с Танюшей любят друг друга. Она сама искренность, сама непосредственность. На брюзжание Каминского стоит ли обращать внимание?! Не сейчас, не через год, но привыкнут даже такие ханжи, как этот капитан, к тому, что они с Еленой чужие люди, и тогда Танюша станет полноправной женой. И если б пришлось ждать и не год, и не два, а десять — Танюша и на это пойдет.

— Разрешите убрать? — спросила, войдя в каюту, Маринка.

Капитан кивнул и пересел в кресло, наблюдая, как она осторожно тонкими, не успевшими огрубеть пальцами переставляет фужеры со стола на поднос.

— Бокалы можете вымыть здесь, — сказал капитан. Ему хотелось, чтобы Маринка подольше не уходила.

— Да, лучше здесь, чтобы не разбить. — Она чуть-чуть улыбнулась, продолжая уборку.

Третий год девчонка плавает на «Иртыше», а он и не заметил, какая у нее приятная мордашка, тоненькая стройная фигурка. Так опутала Елена, что других женщин не замечал.

Оправдывался перед собой Николай Степанович потому, что должен был отогнать совсем уж нелепую мысль: не в Елене дело. Что-то изменилось в нем после пребывания на судне Татьяны.

Глава 25

— Я побуду одна! Прошу вас, я побуду одна.

Ушли. Наконец-то ушли. Страшно слушать их утешения. Ей надо ждать Васю. Она ждет Васю…

Тетрадки. Заметки. Письма к нему и его, неотправленные. В них Вася думает, говорит, спорит. Живет… Еще живет. Он в экспедиции. Она будет дожидаться в этой комнате, которую занимает Вася и его товарищи.