Встречи с искусством

Зато много читаю. И то, что хочется. Впервые в жизни — совсем не по программе, не к экзаменам, не потому, что надо, а для себя, для души. Снова Пушкин, снова Толстой, впервые по-настоящему Достоевский. Что выношу из всего этого? Много разного. Но главное «впечатление» — быть человеком на земле трудновато: приходится постоянно проверять себя — не поступилась ли достоинством. Вот, кажется, абстракция — достоинство. Его нельзя представить и сформулировать, просто нельзя. Однако каждый внутри себя знает, что это такое. Это все. Начни я ловчить с институтом, как Алька из нашего класса, и меня нет, я не существую, я убита живьем. Пушкин знал, что это такое. Мне кажется, не из пустой и плоской ревности шел он на дуэль с Дантесом — он защищал, щепетильно защищал и свою честь и честь семьи. А честь — это то же достоинство. Для меня все его герои вполне живые люди. Та же Татьяна. С ее непонятной на здоровую логику верностью старику. Наверняка вокруг нее были веселые адюльтеры, многие флиртовали. А она со своей подлинной и давней любовью не решилась на шаг, о котором окружающие, скорее всего, не узнали бы. А если и узнали, то не осудили — дело-то обычное. Она, страждущая, несчастная, обделенная судьбой, верна прежде всего самой себе».

И новая запись в продолжение этой.

«Если человек переступает нравственные нормы, он разрушает себя и окружающих. Человек не один, он связан со всем множеством незримых нитей. Ведь «колокол звонит по каждому из нас». Но даже когда он не звонит, мы все — часть единого материка. И дав себе поблажку, выпустив на волю подлые, низкие инстинкты, обижая других, мы чаще всего не получаем удовольствия, если хоть чуть-чуть развиты. Но если даже получаем, начинаем гнить. И гниет тогда все, что рядом. Прочитала повесть Трифонова «Обмен». Как заразительно мещанство! Как от жены оно переходит к мужу, как захватывает близких в свои лапы, если люди эти не готовы к самому активному сопротивлению.

В наших лабораториях работаем мы с Верой (Вера второй год, дважды сдавала на психфак, не поступила). Смотрю на нее и удивляюсь. Какое холодное равнодушие к тому, что делает. Оставляет грязные колбы, недавно в десятом «а» чуть не произошел взрыв. Колбы — мелочь, но так же и к людям. Обманывает нашу химичку на каждом шагу. И ходит в консерваторию — слушает реквием Моцарта, восхищается! Значит, думает о месте человека на земле, о его долге пройти свой путь напряженно и достойно. Как-то не выдержала, спросила ее, как, мол, можно так относиться к делу. Засмеялась в ответ:

— Что, — говорит, — дура я что ли, надрываться на временной работе?

Временная... Я тоже не собираюсь всю жизнь просидеть в химическом кабинете, но жизнь-то одна и это — ее отрезок. От этого факта никуда не уйти. Это все равно, что жить в грязной комнате, не убирать за собой кровать. Это нечистоплотно.

Вчера, в день рождения, друзья принесли мне альбом Яна Питера Брейгеля. Сколько деталей — мелких, точных в каждой картине. Я полюбила этого художника давно. У меня такое ощущение, что он смотрит на нашу Землю с высоты — скажу смелее, с космической высоты (ведь оттуда все детали четче и ясней), хотя знаю, в его время космическая высота была недостижима. И смотрит он на все с такой любовью, с таким любопытством, боясь пропустить всякую мелочь, рассматривая подробности каждого человека, каждую веточку, каждый холмик на милой сердцу Земле. И все это важно, и все это связано, и каждый должен носить в себе и этот взгляд на планету, на которой ему выпало жить в одно время со всеми другими людьми. И каждый должен оставить хороший след, ведь ему достался мир не простой, но прекрасный. И от меня лично зависит, станет ли мир этот еще прекраснее.

Ездили в Ясную Поляну, к Толстому. Я не случайно пишу так, словно посетила живого, в одно со мной время живущего человека. Как объяснить то, что случилось, что произошло со мной? А сначала ехать я не хотела, уговорили родители.

Я не любила литературные музеи. У нас в школе хорошие учителя. И наш литератор Валентина Константиновна старательно водила нас к великим. Проходили Пушкина — она заказывала экскурсию по пушкинской Москве, Чехова — шли к Чехову в его маленький, скромный домик на Садовой. И в толстовский музей в Хамовниках мы, конечно, тоже ходили. Признаюсь себе, несмотря на проникновенные речи экскурсоводов, я не волновалась. Читать Пушкина, Чехова, Толстого я уже очень любила, а рассматривать рукописи, вещи мне казалось неинтересным и ненужным. Но, видно, всему свое время.