Я привстал на колени и, взглянув вдаль, увидел около 30 крупных черных птиц; они, медленно поднимаясь в гору, шли нам навстречу. Нет, это не тетерева. Тетеревам здесь делать нечего, они ниже березняков даже зимой не спускаются. Но что же это такое? Я поспешно достал бинокль.
— Знаешь, Трофимыч, да ведь это лысухи — водяные птицы. Они в большом числе зимуют на озере Гокча. Сворачивай-ка с дороги, посмотрим, что они будут делать!
Мы свернули в сторону и остановились за густым кустарником. Стая лысух медленно приблизилась шагов на сорок и остановилась, заметив телегу. Но в этот момент внизу показалась автомашина и быстро понеслась к стае. Неуклюже разбежавшись по дороге, лысухи поднялись в воздух и, отлетев в сторону, расселись по стогам сена.
Прошло минут двадцать. Мы продолжали стоять под прикрытием кустарника. Кругом вновь воцарился безмятежный покой. И тогда одна из лысух, а за ней и другие перелетели со стогов на дорогу и пошли вверх к перевалу.
— Почему они идут, а не летят, как другие птицы? — обратился ко мне спутник.
— Горе-альпинисты — вот почему, — ответил я. — Летают плохо, а, чтоб на Гокчу попасть, вон какой перевал покрыть надо. Наверное, ночью у них сил не хватило перелететь через высокие горы, вот они и шагают пешком по удобной дороге.
— А может быть, при луне им шоссейка рекой показалась, ведь она, как вода, в лунную ночь блестит, — добавил мой спутник.
— А ведь верно, пожалуй, и так может быть, — согласился я, провожая глазами стаю.
Весной следующего года я вновь посетил Воскресеновку и в гостеприимной семье Михаила прожил полтора месяца. На этот раз большую часть времени я посвятил изучению образа жизни выпущенных в Караклисском ущелье енотовидных собак. С этой работой у меня связан маленький эпизод, о котором я сейчас и расскажу читателям.
Приехав в Армению, я ежедневно посещал и осматривал норы, где поселились еноты, по следам у входного отверстия определял присутствие в них детенышей, собирал остатки их пищи. Если мне случалось поймать енота, я делал надрез на его ухе и брал каплю крови. Она была мне нужна для специальных исследований.
Однажды я только хотел подняться по горному склону, как услышал веселый и задорный лай моей собаки. Я поднял голову и увидел небольшого взъерошенного енота. Он издавал громкие верещащие звуки, видимо, выражавшие сильное раздражение, и бросался на Гаудика, стараясь вцепиться в него зубами, но бесполезно. Подвижная, энергичная лайка без труда избегала зубов неповоротливого енота. Она отскакивала то в одну, то в другую сторону, продолжая облаивать зверя. При этом меня поразило одно обстоятельство: всегда смелый, Гаудик на этот раз не пытался смять своего противника. Увертываясь от нападения, он постепенно спускался по склону и приближался ко мне. Следом за ним приближался ко мне и раздраженный енот. Заметив это, я присел за густой кустарник и сквозь его листву стал наблюдать за животными. Оба противника спускались все ниже и ниже по склону. Наконец, когда они оказались в пяти шагах от меня, я выскочил из засады. Енот на мгновение остановился. В тот же момент Гаудик перешел в наступление и вцепился ему в загривок. Испуганный зверь не пытался сопротивляться. Тогда я осторожно взял его за шею, отстранил лайку и посадил в заплечный мешок, завязав его таким образом, что голова пленника оказалась снаружи.
После этого я приступил к обычной своей операции. Надрезав скальпелем кончик уха, я взял на предметное стеклышко каплю крови, размазал ее тонким слоем и стал подсушивать мазок под лучами солнца. Это поглотило все мое внимание.
«Ну, а енота выпущу», — решил я и шагнул в том направлении, где оставил зверя. Однако то, что представилось моему взору, заставило меня остановиться.
Енот спокойно продолжал сидеть в заплечном мешке: его голова торчала наружу. Рядом с мешком сидел Гаудик и тоже спокойно зализывал пораненное ухо пойманного зверя. Осторожно я развязал и раскрыл мешок. Почуяв свободу, енот немедля полез в гору, где помещалась его нора.
— Нельзя трогать, Гаудик, — погрозил я пальцем собаке, и оба мы проводили енота глазами.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ОСЕЛ
Сегодня раннее майское утро. На большом пароходе я плыву вниз по Волге от Волгограда к Астрахани. После утомительного переезда по железной дороге в душном вагоне здесь так привольно! В этот ранний час на палубе ни души, ласковый ветерок дует в лицо, блестит солнце, дымкой подернуты уходящие назад зеленые острова и желтые косы. И когда смотришь далеко вперед, где водная гладь соприкасается с небом, то кажется, что меж ними нет границы.
С твердым намерением написать о волжском просторе я сажусь за маленький беленький столик, вынимаю из кармана карандаш и тетрадку и собираюсь приступить к делу, но безуспешно. Не могу писать о том, что вижу, что меня окружает. Нужно забыть это, вновь воскресить в памяти после долгого перерыва, прочувствовать, и тогда писать будет легко и свободно.