Встречи в Колымской тайге

От носка до середины лыжи подшиты шкурой, остальное я с вечера покрыл воском. Все это да плюс свежая пороша сделали лыжню очень скользкой. Иногда перехожу на бег. С рассветом домчался до того места, где горностаи охотятся на чечеток и синиц. Все капканы задуло снегом, но в двух — горностаи. Канавка по-прежнему остается свежеторенной и используется хищниками для разбоя.

Дальше лыжня поднимается от реки на террасу. Еще немного, и выйду к тем камням, у которых Бумка держала лисицу, а та разбила капкан-нуль.

Лыжня поднимается все выше. По ней сегодня прошел заяц. Он направлялся спать и у огромного камня сделал невероятно длинную сметку. В один мах улетел метров на шесть.

Над самым гребнем перевала, как гигантский памятник, высится камень. Огромный, черный, замшелый. Рядом с ним по гребню темнеют покореженные ветром лиственницы, стынут жухлые кустики черной смородины, да кое-где проглядывают убогие заплаты не поднявшегося и на вершок ягеля. А над всем этим, где-то в поднебесье, заунывно стонет ворон.

Будь художником, я изобразил бы не одинокую ель на скале, а камень этот. Вот уж действительно — символ Севера.

Прохожу шагов пятнадцать, оглядываюсь на камень и не узнаю его. С солнечной стороны он, оказывается, светлый и какой-то теплый. По его литому боку пролегли розовые, белые и изумрудные прожилки. Чем выше камень, тем он светлее, и верхняя его часть почти сливается цветом с шапкой снега. И здесь же под защитой камня пригрелись кустик брусники и маленькая лиственница. Славно им, уютно. Даже бездушный камень от солнца делается добрее.

К Витре подошел в одиннадцать часов. Все складывается как нельзя лучше. Откопаю лису, заберу рюкзаки, с полчаса передохну в избушке, и можно возвращаться на базу. За буграми снова свежие лисьи следы. Было бы здорово, если б они и спать ложились в одном и том же месте. В лощину между буграми спускаюсь как можно тише. В том месте, где спали лисы, узорятся свежие куропаточьи наброды. Расковыриваю слежавшийся снег ножом и извлекаю лису из схоронки…

К рюкзакам подходил соболь. Отчаянный товарищ! Развязываю рюкзак и оставляю часть приманки.

В ловушках две белки и горностай. Сегодня у меня неплохой день. А что, если ударить через Лакланду и проверить капканы, поставленные у туши медведя? Правда, не успею прийти засветло, но есть фонарик, в рюкзаке две новые батарейки. Можно бродить по тайге всю ночь.

До избушки в устье Витры оставалось метров триста. Я перенастораживал капкан у крайней ловушки, и вдруг откуда-то с низовьев Лакланды донеслась частая стрельба.

Оставляю капкан ненастороженным, сбрасываю рюкзак и изо всех сил мчусь туда. Выскакиваю на берег Лакланды, но ничего не вижу. А ведь стреляли где-то здесь. Правда, услышать на берегу что-либо невозможно, по реке идет шуга, и стоит неимоверный шум. Возвращаюсь к рюкзакам. Нужно надеть сапоги и перебраться через Лакланду. Снова закапываю лису. Не везет мне с нею.

Лакланду перехожу в том месте, где осенью пробовали рыбачить. Теперь здесь совсем мелко. Оставив сапоги на берегу, переобуваюсь в валенки, надеваю лыжи и направляюсь в сторону широкого распадка.

Оторвался от реки на добрый километр, но нигде никаких следов. Сажусь передохнуть на поваленную лиственницу и неожиданно слышу рокот вездехода и мужские голоса. В той стороне стена ольховника. Ломиться через нее — эти граждане с перепугу ударят из ружья или карабина. Можно крикнуть, но выдавать себя не хочется.

Пробую подойти поближе. Снимаю лыжи и, пригибаясь, крадусь к ольховнику. Прямо передо мною с шумом срываются два рябчика и уносятся через ольховник. Теперь голоса доносятся явственней, но ни одного слова понять невозможно. К тому же мешает тарахтенье двигателя.

Счищаю снег с полусгнившего пня, подмащиваю лыжи и усаживаюсь на них. Ну а теперь что делать? Плохо все-таки, что я один. И хочется, и нужно бы сходить да посмотреть, кого же столь азартно расстреливали наши соседи, а не могу. Не может быть, чтобы такую пальбу они подняли по одному-единственному лосю. В общей сложности прогремело самое малое двадцать–двадцать пять выстрелов. Конечно, они кого-то убили и сейчас заняты разделкой добычи. Настроение у них хорошее. Громко разговаривают, смеются.

Неожиданно рокотнул и зачакал траками вездеход. Сначала его звук как будто приблизился, но затем начал стихать и через некоторое время почти исчез. Уехали? Нет. Снова остановились, и двигатель работает вхолостую.

Теперь разбираю отдельные слова.

— Она его даже не узнала.

Смех. Другой голос:

— Если парень в горах не ах, если Ванька в одних штанах.

Снова смех. И опять первый голос:

— Она его дверью по пальцам!

Второй:

— Без привычки нехорошо!

Смеются. Что-то проговорили непонятное. Первый выругался. Мне кажется, узнаю голос длинного:

— Да ничего с ним не сделается, тем более, костер. Вот что со шкурой и потрохами будем делать?

Ему ответил уже третий голос. Какой-то глухой и совсем незнакомый.

— Пусть тоже до утра полежат, а на обратном пути мы их в Лакланду. Дунай, Дунай, а ну узнай, где чей подарок…

— А мне, говорит, домкратом пальцы шваркнуло.