«Встречи»

Какая сила любви в коротком и, на первый взгляд, даже не ярком стихотворении, которым сам Штейгер закончил составленный им перед смертью сборник стихов «Дважды два — четыре», изданный потом «Рифмой»: это стихотворение, в его представлении, вероятно было выражением «самого главного», последним словом:

У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили… как еще любили!..

А. С. Штейгер скончался в Швейцарии 24 октября 1944 года.

Юрий Мандельштам

Первые его стихи появились в сборнике, изданном Союзом Молодых Поэтов и Писателей в 1929 году.

Последние критические статьи в «Возрождении», где после смерти В. Ходасевича, Ю. Мандельштам вел критический отдел, напечатаны незадолго до оккупации Франции немцами в 1940 году.

Юрий Владимирович Мандельштам погиб «где-то в Германии», куда был отправлен в 1943 году, на тридцать пятом году жизни.

Литературная деятельность его длилась 11 лет, затем — молчание в первые годы оккупации, арест, лагеря, ссылка.

Ю. Мандельштам родился в Москве 25 сентября 1908 года. Еще ребенком он выехал с родителями из России, окончил в Париже русскую гимназию в 1925 году и филологический факультет Сорбонны в 1929.

Во время первой встречи с ним — мы познакомились на литературном собрании, я спросил его, что он делает. — «Сегодня я как раз окончил Сорбонну», — ответил Мандельштам. Перед ним открывалась научная карьера, но он чувствовал призвание к литературе, к русской литературе, к русской поэзии, хотя, как большинство своих сверстников, воспринял французскую культуру и очень хорошо знал французский язык. Впрочем, почти так же хорошо он знал немецкий, свободно читал по-английски и еще будучи в гимназии прочел в подлинниках классиков на этих языках.

Вскоре после выхода своей первой книги стихов «Остров», в 1930 году, Ю. Мандельштам вошел в литературные круги, стал бывать на «воскресеньях» у Мережковских и в Зеленой Лампе, познакомился и, поскольку это могло быть при разнице возраста и положения, подружился с В. Ходасевичем, впоследствии став его преемником в «Возрождении».

Мандельштам стал активным участником «Перекрестка».

У него была изумительная память, большая эрудиция, хороший литературный вкус, и с самого начала — критические способности. В последние годы перед войной он много работал в этой области в различных парижских и «заграничных» русских изданиях — в «Возрождении», в «Числах», в сборниках «Круг», в «Нови», в «Мече» и т. п. В журнале «Ла Ревю де Франс», под редакцией Марселя Прево, Мандельштам поместил ряд прекрасных статей о русских писателях: об Андрее Белом, о Бунине, о Льве Шестове, о новой русской поэзии. Имя его, как критика, начинало становиться известным широкой публике.

В стихах — «Верность» (1932) и «Третий Час» (1935), Мандельштам в начале стремился к романтике и к неоклассицизму и даже любил подчеркивать свою формальную «правизну», что, конечно, создавало ему врагов в «левом лагере». Я занимался в то время французскими поэтами 19-го века, в особенности — «парнассцами», и мы с Мандельштамом вели долгие беседы о них, одно время — Леконт де Лиль стал нашим общим увлечением.

Был период, когда, по примеру Гумилева, мы собирались образовать русскую парнасскую группу, но вскоре и у Мандельштама и у меня началось разочарование в этих поэтах, много сделавших, в свое время для поднятия поэтического уровня, но слишком внешних, лишенных метафизики.

В начале тех же 30-х годов стало оформляться то течение, которое потом условно было названо «парижской нотой». Стремление к искренности, отказ от внешней пышности, от всякой «красивости и литературности», воля к простоте, постоянная проверка своего собственного отношения к «главному» — к любви, к жизни, к смерти, ощущение трагической основы мира и трагичности положения человека в мире, — вся эта новая атмосфера увлекла и нас.

В натуре Мандельштама (и в его поэзии), несмотря на его обычную сдержанность, положительность, трезвость, прорывалось порой какое-то совсем иное начало. Не потому ли он так увлекался парнасским принципом — «поэт, должен не позволять чувствам бесконтрольно овладевать им?»

Умный, с большим характером, волевой по природе человек, Мандельштам иногда вдруг чувствовал, что перейди он известную черту, он будет захвачен и уничтожен какой-то стихией — темной или светлой — кто знает? и тогда всё — жизнь, поэзия — пойдет прахом.

Помню, раз как-то, во время подобной беседы в кафе, когда Мандельштам на время отошел от стола, собеседница наша вдруг сказала мне: «Я почувствовала, что Юрий обречен, что с ним произойдет когда-нибудь что-то страшное». И, на ряду с парнассцами, безумная любовь безумного Жерара де Нервалля порой как-то особенно волновала Мандельштама.