Встречное движение

…К особняку во Вспольном по ночной пустынной Москве, стуча каблучками, в пиджачке поверх «американского» платья, с косынкой вокруг шеи и в шляпке, надвинутой на правый висок, — весь недолгий путь на одном дыхании, ни о чем не размышляя, ничего не замечая, — думаю, если бы окликнул ее из едущей вдоль тротуара машины тот, к кому она стремилась попасть, мама не услышала бы и его…

…Окна второго этажа были темны, ворота закрыты… лишь всякий раз щелкал глазок на железной калитке, когда мама проходила мимо…

…Но разве не знала она, да и как могла не знать, что Всесильный министр, чьи поездки вдоль улицы Горького и приглашения в особняк актрис, жен мужей, старшеклассниц и просто красоток ни для кого не были секретом, уже давно шагнул вверх, оставив на своем месте верного холопа?!

То ли отчаяние, спрессовав, как это бывает перед смертью, все прожитое в единый пласт времени^ заставило ее забыть об очевидном, то ли уверена была она, что тот, кто шагает вверх, не оставляет ничего из ранее ему принадлежавшего: ни власти над судьбами, ни свободы привычек…

Чуть ли не полночи ходила она взад и вперед, промокла под дождем, натерла ногу, однако у ворот не позвонила и, всякий раз проходя мимо, невольно убыстряла шаг; устав, обессилев, она пошла к Патриаршим, скинула туфли, спустилась к воде — тут-то поверху и прошумела возвращавшаяся в особняк машина…

Они разминулись.

А если бы не разминулись — спасла ли бы она моего папу? Бог весть, но себя все равно погубила бы… И меня, и меня!

…Домой она пришла промокшая, поникшая и, впервые вспомнив обо мне, заглянула в детскую, спросила в темноту:

— Ты здесь?! — подошла, легла рядом…

…На следующий день она отправилась в комнату на Сретенке, вошла, закрыла за собой дверь, достала из сумочки чистый лист бумаги и прихваченную для этой цели папину авторучку с золотым пером, написала два слова «СПАСИ СЫНА», ни точки, ни иного знака препинания не поставила, лист опустила на диван, край прижала подушкой, вышла из комнаты, закрыла дверь и на углу Просвирина переулка и Сретенки обронила с ловкостью, ей присущей, уже никчемный ключ в решетку водостока.

Чего только не успела она за этот последний день! Она побывала в бывшем Наркомате отца и рядом — в Приемной на Кузнецком, написала и отдала заявление в Приемную Верхдвного Совета; на телеграфе, напротив собственного дома, долго сочиняла письмо лично Вождю, но даже обращения придумать не смогла, а когда, заметив ее затруднения, ей предложил свои услуги какой-то потрепанный профессиональный писец, завсегдатай этих мест, внезапно поняла, что тратила время впустую. И тогда, порвав не только испорченные, но и чистые листы, она, не желая заходить домой, отправилась к маникюрше, а затем ужинать в «Метрополь», где за ее здоровье и красоту пили две мхатовские, тогда еще не старые, будущие реликвии… Прощаться не хотелось, пошли провожать, у нашего подъезда притормозили, смущенно стали расспрашивать, кто муж, узнав, веселились, кричали, что надо подняться, нагрянуть, отметить… Но у мамы из-под истончавшейся пудры почернел к ночи рубец, она выглядела усталой, сказала, что муж сейчас не здесь, впрочем, она… завтра будет там, где он, и, может быть, передаст привет…

Между тем весь вечер в нашей квартире звонил телефон и однажды долго и громко стучали в дверь; чтобы не слышать стук, я спрятался в шкафу среди маминых платьев, муфт, шалей, закрыл уши ладонями и, исплакавшись, в конце концов заснул.

В последний отпущенный ей день мама не сделала лишь того, чего не хотела делать: стыдясь случившегося, не стала просить о помощи ни Ивашу, ни Чеховского…

Она не знала, что второй день в Москве Дмитрий Борисович, что именно он звонил по телефону, ломился к нам в дверь и что в этот самый момент он открывает своим ключом комнатенку в переулке на Сретенке… До нашего ареста оставалось еще не менее двух часов, однако записка, край которой был придавлен подушкой, открыла Сарычеву, что его любимая женщина следует за мужем и на то ее воля…

В этом — объяснение дальнейшего поведения Дмитрия Борисовича. Сам он признавался, что, стоя перед закрытой дверью, был уверен: мама еще не арестована, и все же отступил…

Хорошо все-таки, что он не опустился до лжи: я, собственно, спрашивал об этом, только чтобы изобличить его элементарным доказательством — квартира не была опечатана… Услышав честный ответ, я в порыве благодарности признался ему в своем умысле. Он брезгливо посмотрел на меня и спросил, изобличаю ли я себя столь же ловко?

Во всяком случае я стараюсь, Дмитрий Борисович… читайте и судите сами…

…Мы оба дремали, когда раздались звонки в дверь. Мама вскочила, хотела прижать меня к себе, но в следующее мгновенье вспомнила заранее обдуманные действия, предохраняющие меня от психического срыва и пропускающие по узкому мостику обыденности из одной жизни в другую, — она решила облечь необычное в форму привычного, горечь — в облатку стереотипа, хотела САМА передать меня и спокойно проститься, считая, что ребенок своих эмоций не имеет, а лишь отражает чувства близких.