Встретимся на высоте

Увиденное ошеломило Натку. И то, как дурочка, неподвижно застыв, горестно сидела у могилы. И то, что она разбрасывала на холм почему-то гроздья рябины, красные, как кровь. А больше всего то, что все это время не было слышно ее хриплого, вечно недовольного бормотания. Впервые Натка видела, как много минут подряд Лиза молчала. Натка посмотрела на голое дерево: такая же осина, как там, у одинокого покосившегося домика Быргуши. Такого же роста. И от этого открытия, как тогда на хуторе, ей стало тревожно и грустно.

«Двадцать лет уже шумит да рассказыват…», «Лиза-то раньше первая красавица на деревне была», — вспоминались Натке слова бабы Насти. И в пустынной тишине поля ей снова послышались, как там на хуторе, жестяные пугливые всплески.

— Пп-ой-ддем! — громко стуча зубами и не в силах унять дрожь, проговорила Натка. Тонька быстро согласилась.

— У меня ноги как деревяшки. Совсем закоченели.

— А снег-то, гляди, уж настоящий посыпал. Сухой.

Девчонки встали и пошли по дороге, оглядываясь и временами пятясь. Лиза сидела в прежней позе, не обращая внимания ни на девчонок, ни на падающий на лицо и волосы густой снег. Все так же неподвижно, с опущенной головой и плечом, словно подбитая и застывшая птица.

К вечеру мороз усилился и повалил обильный колючий снег. Натка и Тонька, нахохлившиеся, как воробьи в стужу, тихо сидели в пустом классе и ждали своей участи.

За окнами синели ранние сумерки. Свет семилинейной керосиновой лампы и гудящее пламя топок двух круглых, обитых железом печей рвал потемки в серые клочья. Только что вымытый некрашеный пол дышал свежестью. За учительским столом сидела Галина Фатеевна и молча проверяла тетради. Зачесанные назад пышные волосы уложены на затылке в валик. Мягко лежит на плечах теплый шарф. На стене, повторяя облик учительницы в той же склоненной позе, застыла ее тень.

В Кукуе жили и другие эвакуированные. Они отличались от ольховчан если не платьем, то разговором, манерой держаться. Но особенно Натке нравилась Валькина мать. Впервые Натка видела такое нежное, белое лицо и такие черные грустные глаза, как у учительницы. Одежда Галины Фатеевны была всегда тщательно подогнана по фигуре, обувь начищена. Даже походка ее была совершенно особой. Ходила она как-то стремительно, легко и неслышно.

Одна за другой входили в класс усталые, одетые в фуфайки и пальто женщины, родительский актив. Зашел на школьный огонек и Баянов. Александр Иванович возглавлял вторую бригаду. Наслышаны о нем были многие, а видели не все. Особенно женщины из первой бригады. Когда в классе появился высокий худощавый мужчина в солдатской шинели с темной перчаткой на руке, громко говорившие до этого женщины вдруг притихли. Баянов поздоровался и внимательно оглядел помещение: тесно поставленные парты, большую зеленую карту, висящую рядом с классной доской, узкий высокий шкафчик с наглядными пособиями.

— Ну как, ребятишки не мерзнут? — спросил он учительницу, задержав взгляд на лежащих около печи дровах.

— Топим пока не скупясь, — ответила Галина Фатеевна и пододвинула Баянову стул.

Когда все разместились, Женя Травкина вышла к учительскому столу, рассказала о сорванном уроке и поставила вопрос о том, чтобы Натке и Тоньке, как «основным зачинщикам безобразия», снизили за четверть оценки по поведению.

Вслед за ней поднялся Баянов. Он расстегнул шинель, пригладил белесые кудри и внимательно посмотрел на Натку и Тоньку. И все сидящие за партами женщины, повернувшись в их сторону, тоже внимательно посмотрели на «основных зачинщиков безобразия».

Натка вцепилась в Тонькину руку и еще ниже склонила голову.

— Значит, Женя Филипповна настаивает Наталье Усаниной и Антониде Налимовой снизить оценки? — задал вопрос Баянов. — Видел я этот урок из окна конторы. Потом разговаривал с ребятами. Помню, что недовольными были все. Нельзя плохо одетых и полуразутых детей часами заставлять ползать. Как бригадир, могу сказать, что Наталья Усанина и Антонида Налимова летом неплохо поработали в колхозе, пасли телят. Озорные, конечно, подружки, но вполне сознательные пионерки.

Натка приподняла голову и поискала глазами мать. Та сидела около печи, недалеко от них с Тонькой, на одной парте с Оней-конюшихой. Густые темные пряди волос выбились из-под шали матери, но она не поправляла их. Мать внимательно слушала бригадира.

Для сидящих в этот поздний час в школьном классе Баянов олицетворял всех тех, кто ушел на фронт и сражался с врагом.

— Вот вы говорите — программа, — обратился Баянов к Жене Травкиной. — Правильно, но ребята воображают себя героями: Чапаевыми, Космодемьянскими. И если какое-то время отводить игре, им понадобится и ползать, и бегать, и знать все другие стороны военного дела. Уроки тогда интересными станут. — Баянов снова неторопливо пригладил белесые кудри и продолжал:

— Мы как теперь ребят называем? Натка Маряшина, Тонька Онина, Аркашка Киин. Это военные дети. Они растут на плечах одних матерей.

— Да и то сказать, часто мы видим их? — снимая шаль, вставила сидящая у печи Оня. — Стемна дотемна на работе.