Встретимся на высоте

За всю дорогу от конного до дома Валька и Натка не сказали ни слова. Именно сейчас Натке вспомнились последние прощальные слова отца, сказанные за столом на проводах: «Если случится, Маряша, беда какая со мной, трудно тебе с семьей будет, баню, постройку, одежду — все продай. Но колхозное чтоб ни ты, ни дети не смели трогать… За него кровь и жизнь отдали лучшие мои товарищи…» От запоздалого чувства вины, от жалости к тощим жеребятам и изнуренным лошадям Натке стало так горько, что к горлу подкатил тяжелый комок.

Тонька, несколько раз останавливаясь, провожала взглядом уходящую в поле дорогу, которую уже начали затягивать снежные полосы. Сворачивая к своему дому, Тонька прикрыла рот варежкой и, захлебываясь ветром, перекрывая его свист, прокричала Натке:

— Никто… без разрешения председателя… и бригадира не мог взять… Герку!..

Глава десятая

Баба Настя и Толя ужинали, когда Натка, засыпанная снегом, заглянула из кухни в комнату.

— Нехристь окаянная. Где тебя носит? — ворчливо встретила ее баба Настя. — Толя уже собирался искать.

Протяжно выло в трубе, стучали ставни, метались, беспокойно хлопали перед окнами разлапистые ветки ели и тополей. Даже по дому вдруг заходили такие сквозняки, что огонек маленькой керосиновой лампы замигал и погас.

— И-исусе! — сокрушенно перекрестилась баба Настя. — Напасть какая!

Сидели теперь уже без огня. За время ужина баба Настя несколько раз подходила к окну, всматривалась в белесую кипящую муть и, крестясь, приговаривала:

— Как-то мать наша. Не приведи осподи, если в чистом поле застало.

— А разве она не у складов? — спросила Натка, похолодев.

— За сеном еще днем Баянов послал. Маряшу и Женю Травкину. К башкирам.

— В деревне переночуют, — постарался успокоить бабушку Толя.

— Деревни-то на все семьдесят верст всего-навсего три: Трушники, Юг и Шардак. Места все глухие, дикие.

После таких известий Натке расхотелось есть, Толя тоже вяло жевал. Баба Настя, глядя на окна, все чаще вздыхала.

После ужина все залезли на печь. Натка заняла место у трубы. Здесь было теплее.

— А утром мать с Женей Травкиной какие-то мешки на складах взвешивали, — недоуменно сказала Натка.

— Ну правильно. А потом Баянов послал их за сеном. Ревизия, говорит, подождет.

— Дай-то бог, обойдется все. Там еще кордон есть башкирский. Навроде лесничества.

— Постойте, — Толя поднял голову, уперся на локоть и стал прислушиваться. — Похоже, скричал кто-то!

За стеной выло, стонало, свистело, стучало.

— В трубе, должно. Толя, трубу-то хорошо закрыл?

— А то как же.

Несколько раз баба Настя приподнимала голову, прислушивалась и смотрела в окно. Натка тоже до боли в глазах вглядывалась в клубящуюся за окном снежную замять. Буран, казалось, не утихал. Постепенно усталость и сон пересилили страх, и она задремала.

Проснулась Натка внезапно. Ее бил озноб, болели горло и голова. Натянув до подбородка тулуп, Натка приподняла голову. На улице творилось страшное, так что она не могла даже рассмотреть ель под окном. Вьюга злилась пуще прежнего: верещала, выла, царапала стекла.

Голова Натки закружилась, перед глазами поплыл ярко-малиновый, как зловещая вечерняя заря, туман, и она стала погружаться куда-то глубоко-глубоко.

Это был сон, а вроде и не сон. Она слышала, как вздыхала баба Настя, как неизвестно почему оказавшаяся здесь Клавдя надоедливо расспрашивала бабу Настю, когда Баянов наряжал мать.

— Днем или утром? — слышала Натка Клавдин голос. — Уехали днем или утром? Во что были одеты? Во что были одеты?..

Потом она проснулась от собственного крика. А почему закричала, не помнила, забыла, едва открыла глаза.

В избе стояла белесая сутемень. Сквозь жаркое марево перед глазами она увидела бледное лицо Тоньки, ее сутуло сгорбленную над ней, застывшую фигуру.

— Тихо. Не кричи, — сказала Тонька. — Народ перепугаешь. — Говорила она как-то странно. Слова из нее вылетали как бы толчками, с трудом продираясь через какую-то преграду. Тонька сообщила, что в починке никто не спит, ищут Паньку. Бьют в набат и стреляют за деревней из ружей.

— Только попусту. Герка… Ого-го как бегает. На станции уже, — все так же с усилием выдавила Тонька.

Натка поняла. Панька уехал на Герке, потому что они с Вовкой давно собирались удрать на фронт.

Потом Тонька почему-то заговорила голосом Лизы-быргуши. Потом голосом бабы Насти, опять Лизы. Натка удивилась и не заметила, куда исчезла Тонька. Остались только голоса.

— Вот Лиза видела. Скакал по башкирской дороге, — объясняла кому-то баба Настя бормотание дурочки.

— На серой в яблоках? — переспросила Оня-конюшиха.

— На серой в яблоках.

Вдруг наступила томительная тишина. И чей-то незнакомый голос четко произнес:

— Не дошел до конного. В сугробе увяз. Ослаб совсем. Сам впроголодь жил, а картошку коням скармливал. Нес последние полведра.

— Кто нес? — хотела узнать Натка. И еще ей хотелось сказать, что не мог Панька скакать по башкирской дороге, если он подался на фронт. Но не сказала, потому что от слабости не могла пошевелить языком. И под всхлипы, вой и свист метели она снова куда-то провалилась.