Встретимся завтра

Свои отношения с Леной он перестал скрывать ещё год назад, хотя отношений, о которых думали все, включая жену, в общем-то и не было… Нина, видимо по совету многоопытной тёщи, узнав про Лену, решила их семейную жизнь в муку не превращать. Действовать по принципу – мол, перебесится, все они одинаковые, и мой тоже не первый и не последний на том стадионе бегун… Да и дитю нового папашу приводить, хоть золотого-серебряного, – боль одна. Перебесится…

«Эх, Ленка, душа светлая, всех-то ты жалеешь… Месяц назад прямо сказал, что будет разводиться. И что услышал в ответ? В какой-нибудь роман это надо б записать…»

«…Подумай, Серёжа, ведь у вас сын, болеет он часто, а как любит тебя… Не могу я так, да и не такая уж плохая твоя Нина. Просто работа у неё… с товарами этими, тряпками да блатами… Не могу я так вот. Я… я может, и люблю тебя за то, что ты не бросаешь их…»

…И что ж ему отвечать на такие слова?.. Любит за то, что сына не бросает… А он её за что?.. Да, выходит, за это же…

«… А на что это Ушанов намекал? Чего это я не замечаю в последнее время? Жена, что ль, ему докладывает о бабьих разговорах с Нинкой? Она с ней в одном магазине работала, сейчас, правда, на повышение пошла. Может, и не замечаю… Ну и к лучшему. Не командир он ей уже. А сынишка… Так ведь с жёнами, а не с детьми расходятся… А на руке, наверно, след от ожога останется…» – почему-то вспомнились ему по-детски узкие, в слабом кружеве голубых прожилок, запястья Лены, её тонкие пальцы, которые никак не хотели грубеть в жёстких рабочих рукавицах…

Сойдя с электрички, он широко зашагал, почти побежал, к магазину, до закрытия которого оставалось несколько минут.

Успел. Проскочил мимо уборщицы, которая уже подошла к двери, чтобы закрыть её. У овощного отдела высилась груда пустых ящиков с яркими наклейками: белый аист держал в клюве апельсин. За прилавком пожилая продавщица подсчитывала выручку.

– У вас немножко апельсинов не осталось, мне в больницу надо бы?

Продавщица, шевеля губами, подняла голову, хотела по привычке отказать, но вид у него, наверно, был такой замученный, что она невольно улыбнулась.

– Тебе самому в больницу не мешало бы. Ладно, на вот, из энзэ, соседке оставила, ну уж если в больницу…

И она протянула ему высокий хрустящий пакет, из которого выглядывали пахучие оранжевые ядрышки.

– Жена, что ль, приболела? Иль исполняющая обязанности?.. – весело спросила продавщица, перемигиваясь с уборщицей.

– Жена, – ответил он, удивившись уверенности и спокойствию собственного голоса.

1980

Ты поговори с ним…

Взобравшись на пятый этаж по серым стёршимся ступеням, Степан Степаныч остановился перед дверью квартиры Марии, перевёл дух. Особой одышки после подъёма не было, и он удовлетворённо подумал: «Всё ж сказались, бегато…»

С «бегами» было вот что. Прошлой осенью, посредине октября, в небольшой красный уголок, где привычно коротали вечера дворовые «козлятники», пришёл его давнишний сосед Михаил Денисыч и непривычно бодрым голосом заявил:

– Здорово, сидуны, кости ещё не полопались от такой рыбалки? Третий стол со свету сживаете. Бегать надо, бе-гать…

– Куда? – сверкнув казёнными зубами глянул на него дед Волков, местный гроссмейстер по части домино.

– Не куда, а откуда, – присел Михаил Денисыч на чёрный кожаный диван ещё послевоенных времен. – Из могилы убегать надо. В строго обратном направлении двигаться…

– Ты б, агитатор, повеселей чего-нибудь рассказал. А на кладбище толпой скорбной вроде мы тебя провожать не так давно собирались?.. – ловко парировал дед Волков, красиво, почти без шума помешивая на столе желтовато-рябые костяшки.

Было дело, с почти состоявшимся кладбищем… На день Советской Армии зашел Михаил Денисыч сюда же, в красный уголок, по-простому – в «Угол». Как всегда, службу флотскую вспоминать стал, войну… Да и сел вдруг, белый весь, на этот самый диван, где сейчас восседал чуть ли не румяный, уверенно-довольный, пахнущий ваксой и одеколоном. На руках отнесли его тогда к «скорой», жена уж телеграммы бить хотела, да полегчало ему, слава Богу.

Через полтора месяца вышел Денисыч из больницы, полный вроде, да такой же белый… Тихонько ходил по двору, с газеткой. Сядет, почитает. Встанет, походит. Опять сядет. Вся жизнь. Инфаркт – шутка что ль?

До пенсии оставалось ему два года, жалко было Степану Степанычу Мишку – сосед, да какой! – за двадцать восемь лет хоть слово б плохое или ещё что. Ну жёны шумели иногда пустяшно, да детишки-пацаны во дворе кулачились, и то без фингалов… Лодку на паях когда-то покупали – вот какие соседи были. Когда Мишка вниз, в отдельную, переезжал, и рад был Степан Степаныч за друга, и грустил немного. Понятно, что своё есть своё, плохо что ль, если Мишкина комната им отошла хоть к старости лет, но грустил. То на кухне посиживали зимами, рачницы плели, то, ближе уж, телевизор осваивали. А теперь и рядом, вроде, да не каждый раз зайдёшь. Сыны вымахали, Мишкин Борька женился, внука ждут.

Отошёл Мишка тогда быстро. Даже покуривать стал, но жена ему дымину эту в момент перекрыла. Потом чудить начал.