Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Был один закон, который мог бы своей цели достичь и стать предвестником новой эры; правительство его приняло и поднесло Государю на подпись; это закон «о еврейском равноправии». При диких формах современного антисемитизма тогдашнее положение евреев в России может казаться терпимым. Но оно всех тяготило, как несправедливость; потому такая реформа была бы полезна. Коковцев вспоминает, что в этом указе полного равноправия не было. Но евреи были так неизбалованы, что оценили бы и это. Во всяком случае, было бы важно, чтобы впервые этот больной вопрос был не только поставлен, но и предрешен в благоприятном для равноправия направлении. Если бы такой указ тогда появился, он знаменовал бы разрыв правительства, а может быть, и самого Государя с черносотенным изуверством; был бы и предостережением погромщикам всякого ранга. Наконец, он дал бы некоторое удовлетворение и благоразумным евреям. Словом, кроме пользы этот указ не мог ничего принести. Характерно, для оценки той роли, которую играл Государь, его личное отношение к этому указу. Он вернул его Столыпину при письме от 10 декабря 1906 года. Оно уже было напечатано, но настолько характерно, что я его еще раз привожу.

«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.

Я знаю, вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Божьих».

Да будет так.

Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».

Хотя мотивы Совета министров признаны «самыми убедительными», они оказались перевешенными только тем «внутренним голосом»[23], который будто бы Государя никогда не обманывал. Страшно подумать, что такой довод мог быть указан Совету министров, что Государь рассчитывал на его убедительность. «Вы тоже верите, что сердце царево в руцех Божьих». При такой постановке вопроса не приходится спорить; но она показывает, на чем позднее вырос Распутин. Столыпин, в своем ответе Государю, просил, по крайней мере, разрешения переделать задним числом журнал Совета министров, чтобы не показалось, что «Совет единогласно высказался за отмену ограничений, а Государь их сохранил». Мы не имеем права, писал он, ставить вас в такое положение и прятаться за вас. Остается неясным, хотел ли Столыпин «ответственность взять на себя», чтобы не компрометировать Государя, или хотел и не «подрывать в широкой публике авторитета Совета Министров». «При таком обороте дела, – объяснял дальше Столыпин, – и министры в глазах общества не будут казаться окончательно лишенными доверия Вашего Величества, а в настоящее время Вам, Государь, нужно правительство сильное».

В этой неудаче Столыпин может быть сам не повинен. Вина лежит на Государе и ближайшем его окружении. Чтобы им противодействовать, нужно было иметь опору в тех, кто, как и Столыпин, хотели либеральной реформы всего нашего строя. Соглашение с ними было поэтому самой насущной задачей. Оно могло бы указать тот средний путь, который мог пролегать между старым «порядком», т. е. сословным Самодержавием, и еще загадочной «революцией». Привлечение к управлению «либеральной общественности» было поэтому давнишней заботой всех тех представителей власти, которые сочувствовали либеральным реформам. Таковы были те министры Александра II, во главе с Лорис-Меликовым, которых удалил с политической сцены Манифест 29 апреля 1881 года, написанный Победоносцевым для нового Самодержца. В 1905 г., с возвещением конституции, естественно возвращались к той же традиции. С этой целью уже 18 октября 1905 года Витте пригласил для переговоров с собою Бюро земских съездов. Но общественность, в лице этого Бюро, не захотела тогда примирения с властью; как полагалось в войне, она требовала «капитуляции без всяких условий». Соглашение не состоялось. Следующие закулисные попытки были сделаны уже при Думе; они были сорваны более всего непримиримостью кадетов, которые требовали парламентарного кадетского министерства. Государь, под влиянием Столыпина, на это не шел, и Дума была распущена[24]. Третью и последнюю попытку привлечь общественность к управлению сделал уже сам Столыпин немедленно после роспуска Думы. Она тоже не удалась и уже не повторялась до 1917 года. О ней в следующей главе.

Глава IV Отношения Столыпина с либеральной общественностью