Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Свидание Гиммлера с Власовым произошло 16 сентября 1944 года, а в конце месяца начальник Управления пропаганды ещё не до конца сформированного КОНР генерал Г.Н. Жиленков собрал у себя трёх человек: редактора газеты «Заря» Н.В. Ковальчука, своего сотрудника по делам печати НА Нарейкиса и меня. Нам было сказано, что нужно составить политический документ, который, пожеланию Власова, должен называться манифестом и содержать в себе некое «историко-философское» введение, программу и призывы.

Жиленков предложил тут же, до обеда, написать тексты трёх разделов документа: Н.В. Ковальчуку – вводную часть, мне – программную, НА. Нарейкису – заключительную, призывную. Но мы уговорили его отпустить нас до следующего утра.

Над своей программной частью я сидел долгим вечером со стенотиписткой (моя невеста, впоследствии жена), отыскивая нужные формулировки в накопленных материалах, печатая и перепечатывая варианты. Утром поехал к Жиленкову, думал давать пояснения, но он, чем-то занятый, взял у меня отработанный текст, поблагодарил и отпустил меня. Больше я к этому касательства не имел до обсуждения всего Манифеста на собрании членов КОНР 12 ноября, за два дня до прокламирования его в Праге.

Тогда из окончательного текста Манифеста я увидел, что Жиленков не просто редактировал мой проект, но и подверг его некоторым переработкам. Так, я разбил программу на три раздела, группируя пункты по значимости; он, как опытный пропагандист, упростил всё до 14 пунктов, и это было лучше. Он расширил первый пункт на «государственную самостоятельность» народов (я ограничивался более общим «самоопределением»). Он нашёл удачное слово «действительный», которое вставил в ряд пунктов (1,4, 5,10,11): «действительное право» на национальное самоопределение, на свободный труд, на бесплатное образование… Это било по ложным посулам большевиков. Бесспорно, Манифест был окончательно отработан Жиленковым с привлечением научных сил КОНР или немецких друзей, но я не знаю их.

Ещё задолго до создания КОНР, зимой (или весной) 1943/44 года, наши немецкие друзья провели в Дабендорфе встречу руководства и актива Школы РОА с группой немецких учёных гуманитарного направления. Из русских мне запомнился только что появившийся у нас советский профессор Этерлей (псевдоним?), выступивший почти открыто с позиций исторического материализма (какя воспринял). Из немцев помнятся некий Геринг (родственник рейхсмаршала?) и Николай Гартман, известный философ полурусской судьбы (Рига, Петербург, Берлин, Гёттинген), с которым мне удалось побеседовать (мы обедали вместе), но политические темы он отводил. Таких встреч больше не было.

Кстати, на этой встрече была немецкая журналистка Мелитта Видеманн. После какой-то моей реплики она выразила желание послушать мою лекцию курсантам Школы – о нашем понимании справедливости. Чуть ли не на другой день она пришла, села в первый ряд аудитории со стенографисткой, нашёптывала ей перевод (хорошо знала русский язык). Вскоре она вызвала меня в Берлин, в редакцию своего журнала (кажется, «Акцион»), показала гранки, уплатила гонорар. Не знаю, прошёл ли материал цензуру, но гонорар мне показался щедрым (около 200 марок). Как-то потом фрау Видеманн пригласила наших генералов к себе на ужин; вскоре после этого она сообщила, что ей «нерекомендовано» повторять такие контакты.

В аппарате КОНР я числился не по ведомству Жиленкова (Управление пропаганды), а у генерала В.Ф. Малышкина (Организационное управление), который учредил у себя Научный совет под руководством профессора Петра Николаевича Иванова. Тот предложил мне заняться идеологическими материалами.

В Берлине, в среде беженцев, я встречался с престарелым русским философом С.А. Аскольдовым (он был очень слаб и вскоре умер), а также с богословом И.М. Андриевским, который позже уехал в США и был при Синоде Русской Церкви (как И. Андреев).

В Карлсбаде или Мариенбаде была встреча с философом В.П. Вышеславцевым; его труд «Философская нищета марксизма», тогда свежий, мы смогли после авторских доработок издать в «Посеве» в 1952 году.

В Научном совете доминировали геологи (группа их была эвакуирована из Ленинграда на Кавказ, а там потом захвачена немцами); к идеологическим проблемам и политической пропаганде они были равнодушны.

Думаю, что основная работа над Манифестом легла на плечи самого Жиленкова (наверное, в сотрудничестве с Ковальчуком); наши материалы служили сырьём.

При составлении и согласовании списка членов КОНР, как мне говорил генерал Трухин, немцы вычеркнули полковника Боярского (резко и открыто порицавшего немецкую политику), профессора Этерлея и меня; но Власов меня отстоял, и я присутствовал на совещании Комитета 12 ноября, где под председательством Жиленкова был рассмотрен и утверждён окончательный текст Манифеста.