Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Период политической неустойчивости и колебаний в той или иной степени охватывал всю армию с июля по октябрь 1941 года. И поэтому естественно поставить вопрос о том, как и что, несмотря на отсутствие всякой подготовки, делалось в этот период для создания независимой силы с целью освобождения России.

Позволю себе сегодня остановиться только на одной из многих попыток, однако весьма характерной для настроений начала войны.

Мне довелось узнать об этой попытке во всех подробностях от генерал-майора пограничных войск НКВД Ивана Георгиевича Бессонова. Судьба свела меня с ним в закрытой тюрьме, в особом внутреннем лагере концлагеря Заксенхаузен, куда я попал летом 1944-го после того, как был вторично захвачен немцами и просидел шесть месяцев в одиночке гестаповской тюрьмы на Альбрехт-штрассе в Берлине.

Генерал Бессонов, как и все другие, находившиеся в этом особом отделении Заксенхаузена, описаны подробно в книге капитана британской армии Питера М. Черчилля («Spirit in the Cage» – «Дух в клетке»), попавшего туда же после того, как он почти в течение трёх лет руководил движением Сопротивления в одном из районов на юге Франции.

Как отмечает Черчилль, ему и всем другим, разделявшим с ним заключение, грозил расстрел, в чём мы убедились, когда нас перевели во внутреннюю тюрьму концлагеря Флоссен-бург, и поэтому каждый говорил о себе совершенно свободно.

Тем более, что при попытке побега через вырытый под оградой туннель выяснилось, что стукачей среди нас не было.

В этих условиях я был почти единственным собеседником генерала Бессонова, и он много рассказывал мне о своей бурной и страшной карьере. Ещё служа в Средней Азии, он непосредственно участвовал в вероломном захвате Кульджи, в результате чего был установлен советский контроль над Синьцзяном, продолжавшийся свыше десяти лет. Он охранял Жданова на трибуне на Дворцовой площади в Ленинграде, располагая подразделения и пулемётные расчёты 3-го полка НКВД, которым он командовал, на чердаках Зимнего дворца во время парадов и демонстраций трудящихся.

На волне большого террора 1937–1938 годов Бессонов достиг высоких должностей и был даже одно время заместителем Фриновского, когда тот стал помощником Ежова. То командуя Забайкальским пограничным округом, то будучи заместителем генерала Масленникова (заменившего расстрелянного Фриновского), Бессонов великолепно знал весь аппарат НКВД и, в частности, ГУЛаг.

Во время финских неудач он впал в немилость у Берии. Но ему повезло. Его перевели в армию, и в начале войны Бессонов, став командиром 102 стрелковой дивизии, попал в плен к немцам под Гомелем. Вначале он предпочёл скрыть своё прошлое, но вскоре на допросе у заинтересовавшегося им немецкого офицера военно-воздушных сил показал, что много знает, гораздо больше, чем обыкновенный командир дивизии, и предложил немецкому командованию план, на котором я и хотел бы остановиться подробнее.

Отлично зная расположение сталинских концлагерей и систему их охраны, Бессонов предложил высадить воздушный десант на Воркуте в районе Усть-Печорских лагерей. К этому времени финская армия уже заняла Петрозаводск, вокруг которого было достаточное количество аэродромов, которые могли послужить базой для этой операции.

Бессонову удалось убедить командование немецких воздушных сил начать подготовку для выполнения его плана. В засекреченных лагерях в районе Бреслав ля было начато формирование бригады из трёх усиленных батальонов.

Добровольцев из военнопленных набирал частично сам Бессонов; ему помогали командиры из разгромленного в Прибалтике советского III танкового корпуса.

Как рассказывал сидевший вместе с нами в особом лагере начальник штаба Бессонова, бывший начальник штаба 8-й стрелковой дивизии полковник Виктор Викторович Бродников (а в его искренности трудно было усомниться, ибо он был весь пропитан традициями старой русской армии), ему вместе с заместителем Бессонова, погибшим к тому времени в Заксенхаузене полковником N., было поручено подготовить воззвания к заключённым на Воркуте.

Ставка Бессонова на заключённых в условиях войны не была фантастической, да и он сам при всём его честолюбии был далеко не фантазёр.

Находившийся в годы войны в заключении в Ветлаге Д.М. Панин в своих «Записках Сологдина» (Изд. «Посев», 1973) пишет:

«Много российских людей жили мечтой о войне, которая даст толчок к освобождению… Первое время заключённые лагерей жили той же мечтой: вступить в ещё не родившуюся тогда российскую освободительную армию и вместе с другими русскими людьми вести борьбу за спасение остальной страны» (с. 167).

В лагерях были не только миллионы таких мужественных людей, как Панин, – готовых взяться за оружие, но и хорошо подготовленные командиры, как, например, один из его друзей по лагерю бывший офицер Николаевский.

«Если бы при иной, новой тактике войны, – пишет ДМ. Панин, – за несколько суток в лагерные центры были бы сброшены десанты, Николаевский оказался бы сразу одним из неповторимых полководцев, за ним пошли бы когорты заключённых, и он был бы на своём месте» (с. 289).