Вторая жена доктора Айболита

– Да ладно, смейся, – разрешила Далия. – Вижу, что тебе хочется. Это ты еще не видела, как наши старики впервые увидели телевизор. Они его обошли с другой стороны и заглянули между ним и стенкой. Искали людей, которые за ним прячутся, не нашли и торжественно объявили, что это мин ха шеддим. То есть, бесовская вещь. И что держать ее в доме не кошерно, – она рассмеялась, но ее лицо тут же омрачила тень, и она печально продолжила: – И вот приехала за нами повозка. Бедная лошадка еле-еле вскарабкалась в гору. А отец Салема его специально послал за хворостом, чтобы он не видел, как я уезжаю. А Салем все равно узнал. Меня посадили на торце повозки. Сижу я, ноги свисают вниз, подпрыгиваю на кочках. И вдруг вижу: из леса выскакивает мой Салем. Бросает вязанку хвороста и бежит за повозкой. Изо всех бежит. Падает, поднимается, по запыленному лицу текут слезы. И на щеках такие мокрые дорожки, смешанные с песком. Вот здесь, – она провела рукой по своим щекам.

– Боже, какой кошмар! – я заплакала, взяла ее смуглую руку с натруженными ладонями и крючковатыми пальцами, и принялась ее гладить.

– Это еще не кошмар, девочка, – горько усмехнулась она. – Кошмар начался через месяц. Мы приехали в Израиль. Нас поселили в караванном поселке, в домах из тонкой фанеры. А через месяц мне исполнилось пятнадцать лет и мой отец выдал меня замуж. Жениху было семнадцать. Меня даже никто не спросил: нравится ли он мне? Просто мой папа ходил с ним в синагогу, которую выстроили тоже из фанеры. И ему понравился набожный, скромный и приличный мальчик из хорошей семьи. Я тогда выскочила из дома, села в автобус и поехала, куда глаза глядят. Доехала до севера страны. Три дня жила в апельсиновой роще. Ела плоды с дерева. Но меня нашла полиция и вернула домой. А через год уже родился старший сын. Родов я боялась страшно. Нам ведь никто не говорил, откуда дети берутся. Мама мне сказала, что ребенок должен выйти через колено. И я ходила по улице и боялась. А вдруг я на колено упаду и с ним что-то случится? Потом пошли еще дети. Четверо – чтоб они были мне здоровы! Муж умер, когда мне и сорока не было. Надорвался на работе. Всё хотел, чтобы у нас все было. А больше всего хотел, чтобы я хоть раз в жизни сказала, что люблю его. А я так и не смогла. Вот, бывало, обнимает он меня ночью, а у меня перед глазами мой Салем. Как в пыль падает, поднимается и снова бежит за повозкой, – она стащила с головы косынку и закрыла лицо

Ее плечи затряслись от рыданий. Я встала, придвинула к ней стул и обняла ее за плечи.

– Ну вот дети выросли, пошли внуки. Осталась я одна. Дом продала. Купила маленькую квартирку. Что мне одной нужно? И как-то сижу у себя дома и вдруг слышу стук в окно. А у меня квартира была на первом этаже. Соседка моя, подружка близкая, из ваших, кстати, из русских, кричит: "Далия, срочно открой мне!". Ну я окно распахиваю, а она говорит, что там мужчина сидит на скамейке во дворе. Вроде араб, пожилой, но говорит только по-английски. И меня спрашивает. Я выхожу и… вижу моего Cалема. Сколько лет прошло, а я его сразу узнала. Сидит на скамейке, плачет, руки ко мне тянет и говорит: "Вот и свиделись, интаумри". Интаумри – это по-арабски "жизнь моя". Его тоже женили. И так как часть Йемена была английской колонией, то ему дали британское гражданство. И он с семьёй потом уехал в Англию. Вырастил детей и внуков. Жил себе и жил. А потом выяснилось, что у него эта болезнь.

– Какая болезнь? – не поняла я.

– Та самая. От которой многие умирают. Только не произноси ее название! Не хочу, чтобы это слово звучало в моем доме, – испуганно прошептала она.

– Хорошо, не буду, – пообещала я, догадываясь, что речь идет об онкологии.

– И Салем меня нашел, чтобы хотя бы перед смертью увидеться. И вот сидим мы с ним, оба загнабуты – старые развалины по-нашему, по-йеменски – и плачем. И думаем только об одном: как же мы позволили другим прожить за нас эту жизнь? Разве бог хочет, чтобы мы так страдали? И если да, то почему его тогда называют внепонимающим и милосердным? Всю ночь я тогда не спала. Утром встала, сняла свою религиозную одежду: юбку в пол, кофту с длинным рукавом, что носила в жару, косынку, что полностью волосы закрывала, закрытую обувь и колготки.

– Как можно в этом всем выдержать в сорокоградусную жару? – поразилась я.