Вторая жена (СИ)

— Кому как… — интонация у меня вышла такая, что это не он уязвил меня относительной бедностью, а я поддела его понтёрством и показушничеством. Набиль открыл заднюю дверцу и положил туда цветы, поняв, что я не оценила до писка этот амурный жест:

— Если тебе не нравятся…

Когда это мы перешли на «ты»? Но я не стала делать замечания.

— Нет, я люблю цветы. Не люблю только, когда они становятся средством достижения цели.

— Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! — просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.

— А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… — развернулась я и сделала вид, что ухожу.

— Нет, Элен! — он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. — Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?

— Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.

— Шутишь? Я думал, что тебе лет двадцать, ещё удивился, что Сотбис принял у себя студентку…

— Льстишь?

— Нет, правда, ты не выглядишь на свой возраст. Совсем.

— Значит, ты рассчитывал на двадцатилетнюю? — прищурилась я, опять вызвав у него улыбку. От неё по мне бежали мурашки. Было что-то в этой уверенной мужественности от жеребца, застоявшегося в стойле, когда лучше не выпускать его оттуда, если не умеешь укрощать.

— Мне всё равно, что написано в твоём паспорте. Я об этом не думал, просто поделился впечатлением.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать пять, — он кивнул на машину, — может, продолжим беседу за ужином? Что тут стоять.

Окинув взглядом округу, убеждалась, что никто знакомый не видит совершаемого, точно это было преступлением или как минимум неблаговидным проступком, я кивнула:

— Кажется, мы достаточно взрослые для этого, как только что выяснилось.

— Тогда — прошу, — обошёл он авто и открыл мне дверцу. Я, придерживая юбку, чтобы она не помялась, опустилась в салон.

— Куда поедем?

— Я хотел заказать столик в «Мёрисе», но там за несколько часов это невозможно, поэтому обойдёмся банальностью — «Жюль Верн».

Я поняла, почему он назвал это банальностью, ведь ресторан располагался в Эйфелевой башне, а романтический ужин и башня Эйфеля — это самый избитый шаблон в мире.

— Фи, какая пошлость, — поморщила я нос в шутку. Набиль поддержал веселье:

— Вот и я об этом. Прости за предсказуемость.

— Это не самое плохое качество.

Мне понравилось, что с ним было легко иронизировать и не возникло никакой напряжённости. Удивительно, но пока что я действительно не замечала каких-либо культурных расхождений. Глобализация дала более глубокие корни, чем думалось. Может, я была неправа в своих предубеждениях? Его смуглая рука с увесистыми наручными часами на запястье легла на коробку передач. От неё исходила сила, привычная к властвованию и управлению. Почему-то это действовало возбуждающе — в таких руках хотелось бы оказаться. Но при условии, что это не на одну ночь, а на всю жизнь. Нет смысла испытывать что-то прекрасное, чтобы вспоминать потом об этом до смерти. Оно либо должно быть постоянно, либо нечего и начинать.

У окна свободных столиков не было, но я не расстроилась — я поднималась на башню и любовалась видами с неё не раз. Набиль не был поклонником французской кухни, поэтому заказал себе что-то наименее на неё похожее, в чём не было свинины. Это снова напомнило о расхождении между нами.

— Так… давно ты работаешь в Лувре? — чтобы как-то завязать беседу, спросил Набиль.

— Больше двух лет. А ты кем работаешь?

Отведя глаза к вилке, которую завертел в пальцах, он с иронией улыбнулся:

— Самозанятым.

— А серьёзно?

— У нас семейный бизнес. Производство строительных товаров.

— Судя по купленной картине — доходы неплохие.

— Жаловаться не на что. А ты… только изучаешь картины или рисуешь тоже?

— Рисовала. У меня даже были выставки…

— О-о! Надо же! А можно посмотреть на твои полотна?

— Не ври, что тебе это интересно, — отмахнулась я, — не стоит из вежливости делать вид.

— Нет, я…

— Не ври, — повторила я строже. Мне не нравилось, когда имитировали энтузиазм, и не нравилось, когда имитировали увлечённость. Особенно тем, что мне-то по-настоящему дорого.

— Ты категоричная.

— Мне часто это говорят. Как и то, что я слишком прямолинейная.

— Это и я успел заметить, — посмотрев мне в глаза, Набиль превратил характеристику в что-то среднее между комплиментом и насмешкой. Блеск его карих, почти чёрных глаз всё превращал в лёгкую двусмысленность. — Мне нравятся открытые люди, без второго дна.

— Мне тоже.