Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

Сказать для Машиного успокоения, что Тамара была из другой жизни было одно, но убедить себя, что чист перед женщиной, которая скрашивала твою жизнь в течение трех лет, дарила тебе любовь и ласки и ничего не требовала взамен, а если и требовала, то самую малость, чуть-чуть внимания и любви, розочку в день знакомства, коробку конфет на новый год и флакон духов на день рождения. Она была как-никак коллегой по работе, и работа эта, школа была вовсе не из другой жизни, а из этой самой, настоящей, каждодневной, в которой всегда была возможность столкнуться нос к носу и на крыльце и у ворот школы, и в коридоре, когда вдруг спускаешься вниз на первый этаж, где протекают занятия начальных классов, а навстречу поднимается Тамара с подружкой учительницей, поднимаются в буфет, и обе женщины отводят глаза в сторону, едва кивнув: одна с отчаянным выражением на лице, а другой с всё понимающим.

И Панин, решительно ненавидящий всяческие объяснения, и ухитрившийся исчезнуть из жизни первой жены без всяких объяснений, понял, что так длиться больше не может, и надо, наконец, собрав мужество, переговорить с Тамарой, сделать пусть маленький, но первый шаг навстречу хотя бы для того, чтобы Тамара не шарахалась от него каждый раз при случайной встрече.

Помимо твердого решения, что надо всё же объясниться, требовалась ещё понять, что говорить, а для этого необходимо было проанализировать их отношения с самого начала, и уяснить для себя, почему вместо тоски по утраченной любви, любви, требующей от него так мало, он испытывал чувство облегчения, когда они в первый, и как оказалось в последний раз серьезно поссорились?

Подловив момент, когда Тамара сидела за столиком в буфете одна, Дима решительно подошел к ней, поставил на стол два стакана чая и два пирожных корзиночка, Тамариных любимых.

Как только он подошел, Тамара вся напряглась, подобралась, и Дима испугался, что она сейчас вскочит и убежит или, того хуже, с ней случится истерика.

Но она взяла себя в руки, сменила выражение лица с обиженно-испуганного на равнодушно-спокойное, и когда Дима пододвинул к ней одно из пирожных, взяла его и начала с удовольствием есть

- Мне кажется, - Панин мялся, подбирал слова, - нам всё же необходимо объясниться.

- Нам? - переспросила Тамара с иронической интонацией. - Кому это нам? Никаких "мы" я тут не вижу.

- Хорошо, - торопливо сказал Дима, - пусть не тебе, пусть только мне это необходимо.

- Ладно, - Тамара удовлетворенно качнула головой, - уточнили, это нужно тебе. Давай, объясняйся.

Дима показалась, что она не ушла только потому, что ещё не доела пирожное.

Она ждала. Сидела рядом, слизывала крем с верхушки пирожного, и осторожно откусывала кончик засушенного теста. Дима поднял глаза, глянул на нее и увидел все тоже, привычное: мягкий женственный изгиб тонкой шеи, пушистые волосы, выбившиеся из прически и колечками упавшие на шею, на одно щеку и лоб, зеленые глаза, особенно красивые при дневном освещение, низкий вырез терракотового цвета платья, оттеняющего молочно белую кожу: Тамара была великолепным произведением, достойным кисти старых мастеров. Дима почувствовал, что она волнует его с прежней силой, опустил глаза и замолчал, совершенно сбившись с мысли.

Тамара мгновенно поняла его волнение, и ничем не выдавая своего торжества, всё так же сладострастно ела пирожное, может быть теперь чуть медленнее, чтобы продлить удовольствие от еды и от смущения бывшего любовника, который сначала её бросил, а теперь чуть не стонет от страсти, просто сидя рядом.

- У нас с тобой были свободные, не связанные никакими обязательствами отношения.

- Разве были? Что-то не припомню, - съязвила Тома.

- В этом-то, как потом, оказалось, всё и дело. В свободе. Я не посвящал тебя в события моей жизни, а ты в события своей.

- Разве я не посвящала? О каких таких событиях в своей жизни я тебе не рассказала?

- Ну, хорошо, я был скрытен, из-за этого вышло недоразумение, оно легко могло бы разрешиться, если бы ты не вспылила тогда.

- Я была шокирована... - Тамара забыла о своей роли высокомерной, всё забывшей женщины, и сказала это вполне искренне.

- Да, я знаю. Но вот, понимаешь, когда мне понадобилась женская помощь..., оказалось, что я не мог обратиться к тебе

- Мы же тогда уже расстались

- Да и поэтому тоже, но ещё и потому, что сын твой не знал о моем существовании, ну я хочу сказать, о моем существовании в твоей жизни.

Оказалось, что единственный человек, которого я мог попросить о помощи, была Маша. Если бы у Марии был муж, который её понимал, он не выступал бы против её помощи нам, когда была больна Света, и тогда бы она вернулась к мужу, но он её не понял и выгнал. Не поверил, что она просто так, без всякой корысти побежала на помощь, заподозрил в измене

- Муж выгнал, а ты приютил.

- Да, я ведь знал её много лет, и она мне всегда нравилась, но всё время что-то происходило, а может быть, не в происходящем дело, а в том, что все эти годы нам в голову не приходило, что мы можем быть вместе.