Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Милый Рыжик, примечания я дважды (когда прислали и теперь) перечитала, по-моему, всё удобоваримо; какие-то хциплые замечаньица — на отдельном листочке: в них мало толку, т. к. не помню, в каком контексте комментируемое. Вчера плохо разбирала Вас по телефону, и еще отвлекало то, что А. А. беседовала с Татьяной Леонидовной, хоть и совсем тихонечко. Поэтому (т. е. «в рассеянности») несколько сгоряча сказала Вам, чтобы Вы приезжали, когда соскучитесь. Это — т. е. «приезжать», как бы ни соскучились, не имеет никакого смысла, т. к. дорога и так длительная и утомительная, еще усложнилась дополнительной пересадкой и пешей пробежкой от Дракина до Гурьева; на обратном пути — то же самое. Это можно было бы проделать только в том случае, если бы у вас было масса свободного времени, что отнюдь не наблюдается. Кроме того, последний автобус из Гурьева до Тарусы то ли уходит из Гурьева, то ли приходит в Тарусу в 6.30 вечера, так что после работы на него не попадешь; Гарик в тот раз выехал из Москвы в 2 ч. дня, и не попал, и шел до Тарусы пешком ночью — представляете себе? Так что, какое удовольствие бы нам не доставило увидеть Вас, но страх, вернее, беспокойство за Вас, были бы куда сильнее удовольствия… Как Вы там живете и прыгаете, мой милый? Не отвыкли ли от нас, «как от блох», и не забыли ли?

О здешних новостях и писать нечего, так всё однообразно. А. А. возится с хозяйством, я — с Тирсом; но лучше всего работается, когда моя «хозяйка» угомонится и ляжет спать. Тогда уж полная тишина и покой. Бедная А. А., обалдев от моего молчания, привыкла энергично разговаривать сама с собой и издавать всякие резкие звуки (не подумайте дурного — при помощи разных гремучих бытовых предметов!), а я невольно прислушиваюсь и невольно же заражаюсь присущим ей внутренним беспокойством и «нетерпячеством».

Здоровьишко — вернее, нездоровьишко моё, начало мне всерьез надоедать. «Опоясывающие» боли, правда, прекратились, но бывший мой железный живот уже третий месяц не налаживается ни в какую. И это и надоедает, и, в конце концов, изнуряет. Как только пытаюсь присоединить к рисовой каше и овсяному супу или к рисовому супу и овсяной каше хотя бы печеное яблоко, или компот, или немного творогу — через 2–3 дня всё идет насмарку. А то и сразу. — Правда, поскольку «оно» не болит, то «вытерплять» можно, но «вытерпление» — не жизнь… Впрочем, что Бога гневить! Жизнь, конечно…

С коровьим карантином ничего не слыхать нового. Сегодня и завтра открыли «сквозное» (Таруса — Серпухов и обратно) движение ввиду заезда и отъезда отдыхающих из дома отдыха. Дальше будут вновь дополнительные пересадки. «Санитарные кордоны» смехотворны: люди, слезая с автобуса, грузят поклажу (любую!) на салазки и прут пёхом до следующего автобуса, разнося призрачную «инфекцию» на все четыре стороны; а вот на колесах демаркационную линию преодолевать нельзя; впрочем, говорят кордоны Московской области — серьезнее обставлены. В общем, ну их к чертям! Шушка наша распухнатела, ест в три горла и отлично обходится без Макса. Макс живет в «поповском» доме (против бывшей пекарни-церкви) и, кажется, пришелся ко двору. Он, правда, очень мил. Целую Вас мой милый! А. А. пишет сепаратно. Привет родителям!

Ваша А. Э.

38 26 ноября 1965 г.

Милый Рыжик, получила Ваше большое письмо почти сплошь о делах, а отвечаю пока двумя словами, т. к. обе тащимся в город за картошкой и опустим (не картошку, а эту записочку) на почте. Прилагаю письмо[1077] Владимира Николаевича, которое интересно благодаря «думам» о «Прозе». Не уверена, что мой ответ застанет его в Ленинграде, и уверена, что сама его (Орла) в Москве не увижу: может быть, когда Вы с ним увидитесь, удастся тут же при его помощи соорудить заявку на «Прозу» и сообразить — куда; или его собственное письмо (предварительное) к Наталье Вашей? Или к высшему Вашему начальству? Или, может быть, вовсе не в Гослит, а еще куда-нибудь. Он посоветует, в смысле — в другое издательство, где у него могут быть связи? Очень хорошо, что «застолблено» «Искусство» с пьесами, но «Проза» всего важнее сейчас; желающих же приобщиться. При наличии готового американского тома[1078], несомненно, будет множество (швейцерш и оттенов)[1079]. «Дней Поэзии» мне бы надо с пяток, но можно и меньше. Сколько бы ни достали, если вообще достанете, не забудьте записать и эту сумму в мои долги Вам.

Насчет моего «олимпийского» подхода к армянцам Вы не правы: всякое дело такого рода начинается с рукописи, какими бы неисповедимыми путями она впоследствии не устраивалась бы. Устраивать и отдавать в набор пустое место (после долгих разговоров с … Р. Я.) — нелепость и сплошное через ж. кувырком. В результате чего может не удастся могшая (?) быть интересной публикация по черновой тетради. Но — Бог с ним, ибо тираж-то армянский — всего две тысячи, т. е. — 2 экз. для той же «Наташи» и Р. Я., а остальные 1998 — для «армянцев»…