Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Говорила ли я Вам, что Асина книга[1165] получила в издательстве резко отрицательную оценку (и рецензент был подобран соответствующий) — теперь Антоколь хлопочет перед Лесючевским о других, иных рецензентах — тот вроде бы обещал.

Получила письмо от Марии Сергеевны — первой жены Константина Болеславовича — она делает «доклад» («на факультете в семинаре»?) о «Марине в быту» (!!!)[1166] и …просит у меня сведений. «К сожалению, я ничего не записывала, а письма ее уничтожала — они были чисто бытовые», — наивно добавляет она.

Наконец получила письмо и от своей Ируси[1167], кроме сообщения о смерти ее мужа несколько месяцев тому назад ничего не имела и очень за нее беспокоилась; она переехала в город Мехико (до этого жила в сотне километров от столицы) — переезд, укладка, раскладка и пр. были трудны. Да и сама жизнь, естественно, стала труднее и опустошеннее. Приложение — большое и сверхидиотское письмо Вадима Морковина, ею полученное. Правда, в основном оно касается Каверина[1168], который во время поездки в Чехословакии что-то через кого-то у него узнавал — в то время как «должен» был обратиться лично и с соответственным реверансом. Два дня подряд свободных — перевожу с утра до ночи, а сейчас бегу за хлебом насущным.

Целую!

Ваша А. Э.

3 20 февраля 1968 г.

Милый Рыжик, первое, и очевидно последнее послание Ваше получено, о чем и сообщаю по Вашему требованию. Дай Бог, чтобы и дальше Вам жилось не хуже, чем в первые, Вами «живописанные» дни, хотя радио и передавало о похолодании в ваших, ленинградских, краях до минус 20, но авось это Вам не помешает отдыхать. Конечно, очень и очень жаль, что больше половины отпущенного Вам времени Вы проводите в прихожей — ибо, как я поняла из Вашего письма, зеркало находится именно там; ну — ничего не попишешь. Судьба.

Кастелянец, конечно, дурак, что тут же не «продлился» на второй срок, или хотя бы полусрок. Когда в жизни встречается такая рифма! Впрочем, всё я лучшему, ибо –

«Боюсь супруга Кастелянца
Накостыляет Саакянца» — и т. д.
А это — Ваш соавтор бедный
(автопортрет, как видите!)

Тут всё то же — т. е. сигаю к теткам и обратно, со скрипом (невыносимым) — двигаю Верлена: из 6 переведенных стихотворений удалось только одно, второе — туда-сюда, остальные с успехом можно было бы считать плодом творчества Вакснахера[1169], т. е. банально, как голый зад на картине Рубенса и ни с Верленом, ни даже со мной не имеет ничего общего.

Лева[1170] нашел в музее МХАТа 3 портрета Сонечки, каковые там все время и находились, покуда мы с Вами думали о том, что хорошо бы где-то и когда-то их найти. Дал переснять тамошнему фотографу, на днях будут готовы. До Пекарской никак не дозвониться, очевидно, у них все дни творческие, а остальные — выходные.

А. А. простужена — стояла с 5 утра до 11 в очереди в немудрящем ателье, чтобы сшить себе немудрящее платьишко. Принимают 4 раза в месяц по 8 заказов из «своего» материала (т. е. материала клиента). Такие потрясающие успехи нашего советского «сервиса» заставляют серьезно задуматься. Обслуживаемых, конечно, не обслуживающих!

Целуем Вас, будьте здоровы и веселы.

Ваши А. С., А. А. и Ш.

P. S. Отчаянная Ритка завтра едет штурмовать Париж. Но он и не то видал — устоит!

4 25 февраля 1968 г.

Милый Рыжик, пишу Вам два корявых слова, ибо засыпаю на ходу, в конце так называемого трудового дня. Трудов много, а толку чуть, c’est la vie[1171]. Получила от Вас послание, полное ответов и отголосков отбывшего Кастелянца, очень сочувствую, хотя не очень понимаю — чему! Или — кому? Может быть, Буняше, хотя и не уверена. Он для меня полнейшая загадка с его страстью к возделыванию почвы где-то в Серпуховском районе и с его невозможностью прийти на вокзал с традиционной коробкой конфет — или без оных. В общем, тайна сия, как и все прочие тайны этого разряда — велика есть.

Ваш друг Орлов не звонил мне, будучи в Москве, так что не знаю, какие лавры и тернии пожинал он здесь. Это всё он, несомненно, расскажет Вам на премьере Кокто — или в окрестностях. Портреты Сонечки (очаровательной) передала Зоре, всех портретов 3, но 1 неудачный, так что передала в редакцию 2 хороших. На одном она в той самой, мамой подаренной — шали[1172]. Мир тесен, в том числе и загробный.