Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

С новым годом, Рыжий! Пошли, Господи, счастья под масть, здоровья покрепше, работы полегше, а также исполнения желаний (если они стоящие). Областная печать (для начала) громит небезызвестные странички, начиная с интересующего нас материала и кончая им же; корректно, но крепко. А что будет дальше, увидим в 1962 г.

Целую

Ваша А. Э.

66 30 декабря 1961 г.

Милая Анечка, спасибо за подробное изложение событий. Еще раз (?) преклоняюсь перед моим тактом и чутьем: ведь правда же — в таких встречах третий абсолютно лишний! Ручаюсь Вам, что: а) Орлов не привезет супругу знакомиться с Вами, b) ежели она привезет его знакомиться со мной, то в следующий раз безболезненно отпустит его ко мне одного; с) если бы, плюс к армянскому папе у Вас была бы грузинская мама, Орел вернулся бы в Ленинград только после XXIII партсъезда. Что до Н. Д. Оттена, то когда-нибудь соберусь с совершенно иссякшими силами и расскажу Вам про нашу дружескую беседу, а сейчас что-то так осточертела эта тема, что не хочется и не можется к ней возвращаться. Очень многие приложили руку, а то и кулак, к его выходу из комиссии «по собственному желанию», дай им Бог здоровья. Казакевич мне смешно написал: «Не беспокойтесь, Оттена выломаем из состава…»

Вот Вам отрывок из разгромной статьи, посвященной «Страницам» в калужской газете «Знамя» 23.XII: «…наряду с талантливыми стихотворениями МЦ, редколлегия сборника сочла нужным опубликовать стихи, <в> которых явно видно влияние декадентских настроений. Таких стихов немало. Отрывок из поэмы „Лестница“, написанный в стиле футуристической зауми, полон смятенных чувств, растерянности перед жизнью… Эту поэзию мятущихся, недосказанных мыслей понять до конца трудно, а полюбить нельзя, хотя Всеволод Иванов в вводной заметке и уверяет, что, вчитавшись, мы „полюбим и поймем ее поэзию, непонятные дотоле стихи станут совершенно понятными“. Идеалистическое восприятие жизни сказывается в стихотворениях „Деревья“, „Листья“, „Душа“, „Облака“, „Заочность“, „Сад“. Названные произведения Марины Цветаевой имеют известное историко-литературное значение, и они могли бы быть опубликованы в „Литературном Архиве“ или подобных ему изданиях. Но что они могут дать массовому читателю, которому адресован сборник?».

Действительно…

Там еще очень смешно написано про сельскохозяйственные очерки Мандельштамши, но я не переписала.

Спасибо за игорные сведения и гишпанские имена. И вообще за многое помимо.

Не сердитесь за краткость и невнятицу, я устала и обалдела! А. А. приехала вчера (было минус тридцать пять мороза!) в холодном поезде; час ждала автобуса на улице, т. к. никто не знал, когда откроется касса; ехала в холодном автобусе час двадцать. Я ее встречала на остановке, тоже окоченела совершенно: отвыкли мы слегка от сибирского климата. Сегодня уже — 15, можно жить…

Приехало на праздники много народа, каждый заворачивает на огонек, пока предварительно, а потом обещает «в гости». Не работаю уже два дня, а это для меня зарез… Целую рыжего, еще раз — с Новым годом!

Ваша А. Э.

А. А. целует.

1962

1 3 января 1962 г. [371]

Милая Анечка, Шушка тронута Мишкиным[372] вниманием и посланием и непременно ответит, когда проснется. Она еще не то, что он думает — лень, но погода, собственно, подходящая (0°) для того, чтобы заняться деловыми собеседованиями (см. письмо Орлова, при сем прилагаемое)[373].

Новый год встречали под оттеновской сенью, в общем, довольно мило — была пестроватая компания, помесь французского с нижегородским[374], для шику пустили магнитофонную запись некоей кантаты Баха («которой ни у кого нет»), и все минут сорок сидели с одухотворенными лицами и не смели жевать, а кто уже разжевал, тот не смел проглотить и так и сидел с флюсом и очи горе («кроме меня — кроме меня» — я-то, дорвавшись до бесплатного, не стесняла своего здорового аппетита даже Бахом на слова Лютера[375]). Среди прочих была и Наташа Столярова[376], отчаянная, приехавшая в 35-ти градусный мороз в «туалете» и в последнем, битком набитом автобусе. Простудилась ужасно и встречала Новый год с температурой 38,7. Жалко ее было. Восседала за столом и Мандельштамша в неимоверной клетчатой юбке с двумя аграмадными, с патефонную пластинку, пуговицами на заду, по одной на каждое полушарие, в грязном свитере и розовых тапочках. Наташа мне рассказала (верно, от Мандельштамши узнала), что Оттен, после объяснения со мной, вернулся «черный, как земля, и три дня не мог разговаривать о поэзии. И слышать о Цветаевой»[377]. — Погода сумасшедшая, за 2 дня опустилась до сорока и поднялась до нуля. Замерзли водопроводные колонки, а потом оттаяли, и везде наводнения. Даже на нашей Первой Дачной, а про Оттенов и говорить нечего, им всегда больше других надо, то там во дворе целое море. Впрочем, им оно по колено.

Очень прошу еще узнать произношение и ударение don Gaspard de Padiffe, неожиданно возникшего в пьесе. Пожалуйста!