Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Обнимаем Вас обе, адресат шлет свой черно-бурый привет. Она стала очень пушистая и милая.

Ваша А. Э.

2 8 января 1962 г.

Милая Анечка, получила Ваши оба письма и Розины фотокопии, за которые ей благодарна. Впрочем, дело тут не в благодарности, все слова не те по сравнению с теми, что в письмах. Надо написать Розе «поблагодарить», а рука не поднимается. К тому же еще потому, что все эти дни хвораю, видно, грипп, и всё тянется, т. к. я в Москву ездила больная, и там была, и оттуда приехала, и по сей вечер — всё еще больная, температурная, с тяжелой головой и трудным дыханием, впрочем, t° пришло в эту самую тяжелую голову смерить только сегодня. — В Москве звонила вечером Вам домой, дважды, но так никто из лентяев не подошел; выяснила, что решительно не способна ни на какие действия, и надеялась, что, может быть, вы зайдете ко мне — потрепаться. Но Вас, возможно, вечером и дома не было. В «Искусство» я просто завезла одного из двух Скарронов, который, не в пример Лопе, по-моему, неплохо получился. В богоспасаемой редакции не было никого, кроме некоей скорбной дамы в трауре, которая сидела одна и… прихлебывала из четвертинки, простудившись на… похоронах, как она сообщила мне. Все прочие готовились к редакционной елке, — жизнь соткана из противоречий. Так что Скаррона подкинула, как младенца, в редакторский стол, и ушла в полном неведении чего бы то ни было материального. Про Лопе ничего не знаю, кроме того, что в «законные» сроки никто мне не швырнул его в рожу с негодованием за непригодность; перевод очень неважный; а вот Скаррон — другой коленкор, хоть, конечно, тоже с огрехами, но есть очень удачные места, и времечка бы побольше, сделала бы с блеском. Из «второго» сделала 18 стр. из 112 возможных, и эти дни работаю из рук вон из-за нездоровья, праздников и пр. Но все же двигаюсь. Ада уедет — опять запрягусь всерьез и без отклонений. — Воронков[378] сказал мне по поводу Вас: «Пусть она считает себя уже членом комиссии». Так что считайте! Бог даст, будет мой Рыжий со временем настоящим специалистом по Цветаевой; а их ведь еще нет, и не скоро будут. Так или иначе, большая удача, что и на второй книге, даст Бог обратно же, будет Ваша же фамилия. Милый Рыжий, я рада, что мы встретились, и что Вы — тот самый человек, которому я могу доверить маму, и что Вы настолько моложе меня, и еще долго сможете многое делать для нее и во имя ее чистыми и любящими руками.

—

Сегодня получила письмо из Медона, от Муриной крестной[379], которую просила связаться с героем обеих поэм и узнать насчет поэмы с посвящением[380] (это была поэма Горы или Конца?), обнаруженной Вами у милых Сосинских. Она пишет: «Говорила по телефону с Константином Болеславовичем[381]. Он очень волновался, т. к. рукопись, о которой ты пишешь, была вложена в конверт со всякими другими вещами. Как это печально, что Сосинский вытянул из конверта… Константин Болеславович придет ко мне, чтобы поговорить и узнать всё о тебе…» — Как Вы думаете, Аня, как умнее теперь поступить? Ведь это фактически — кража со взломом, обыкновенная уголовная, если даже оставить в стороне моральную сторону, ибо рукопись денег стоит, так же как неизданная фотография, которую он вытащил, переснял и пустил в оборот. Пораскиньте мозгами. Надо обязательно дать ему по рукам, но прежде взять на учет и переснять его архив… так же как и те «конверты» (из того же конверта), которыми он хвастался перед Вами. Дурень думает, что и Вы, и Роза были у него без моего ведома… Пока что напишу Константину Болеславовичу (через крестную, т. к. моего письма по его адресу он, по-моему, не получил) и постараюсь выяснить точнее, что было в конверте. Он, конечно, ничего не считал (писем) — наивный человек! Так или иначе, Сосинского важно не напугать прежде времени, ему недолго и уничтожить, он ведь дурак[382].

Получила из Мексики и адрес Слонима[383] — напишу ему. «Избранное», кстати, продается и в Париже, и в Нью-Йорке. — Слышала от тетки[384], а та от Журавлева (чтеца)[385], а тот от семейства, что якобы сыны[386] Бориса Леонидовича получили разрешение на академическое издание сочинений Бориса Леонидовича. Если так, то хорошо вообще, а в частности, может быть, облегчит участь и Ольги Всеволодовны с Иркой[387], все же дело у них не столько «денежное», сколько иное.

Возвращаюсь к Сосинским: передавая мне тот конверт, Володя сказал мне прочувственно, что Константин Болеславович старый человек, стоял перед дилеммой: любыми путями передать сохраненное им дочери, или если не удастся, сжечь, чтобы не попало в чужие руки. Чтобы я непременно написала Константину Болеславовичу, что «всё получила», а то он очень волновался…

—