Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

8) Возможно, что-то есть у Слонима[418] в США. Пока что удалось получить его адрес. С благословения комиссии могу в любой момент связаться с ним по этому вопросу. Думаю, что мне он ответит, и, возможно, даже что-то сделает — скажем, пришлет фотокопии имеющегося. Во всяком случае, через него и Еленеву можно будет узнать, что у кого и где хранится.

9) Есть еще где-то, в каких-то фондах, вывезенных сразу после войны в СССР пражский архив (собранный В. Ф. Булгаковым[419]), в котором есть что-то цветаевское, ее переданное туда в 1937-м году. Как будто этот архив должны были в прошлом году передать ЦГАЛИ, но Роза обмолвилась об этом, и больше не писала.

10) Перед эвакуацией мама передала на хранение часть архива, библиотеку — не считая «личных» вещей — некому Садовскому[420], писателю, больному человеку, о котором достоверно известно (мне), что он жил на Новодевичьем кладбище в склепе; этот-то склеп и «соблазнил» маму — она считала, что и при бомбежках все там уцелеет. Библиотеку Садовской начал распродавать тут же. Но может быть, что-нибудь где-нибудь сохранилось? Он умер — когда, не знаю, но, может быть, были наследники? А если был одинок, то как члена СП, хоронил его Союз, и он должен был позаботиться об оставшемся; тут потребуется помощь СП — надо будет выяснить дату смерти Садовского, остались ли наследники, кто разбирал садовские и не-садовские бумаги и вещи, которыми был, как говорят, забит этот склеп?

11) И последнее (если ничего не забыла) — то, что сохранилось в «невыясненных» руках, т. е. какие-то рукописи и письма могли сохраниться из тех, что оставались здесь до маминого отъезда из Советского Союза; и второе — после ее приезда, т. е. с 1939 по 1941.

Поэтому очень важно добиться опубликования в печати, скажем в Литгазете, объявления о создании комиссии. Именно это поможет выявить разрозненное здесь, а, может быть, и заграницей. Мне кажется, это — первейшая задача комиссии

Задача же основная — выявить, взять на учет и собрать в СССР всё, что удастся. «Мой» архив я завещаю ЦГАЛИ, и постепенно, после обработки, буду им сдавать… (не всё, конечно!)

Так вот, если Вы с Орлом найдете возможным собраться, не ожидая меня, но с моим благословением, то собирайтесь, чтобы комиссия начала действовать хоть бы в четверть силы. Тут важно принять общее пока (и расплывчатое) решение — собрать разрозненное в СССР, и не расплывчатое — об опубликовании объявления о самой комиссии и ее составе. Без этого нам мало что удастся собрать из неизвестных нам источников.

Хочется, чтобы Орел остался председателем — из всего ассортимента он лучший; в крайнем случае, с ним и Ленинграде легче связаться, чем с Константином Георгиевичем в Тарусе или Ильей Григорьевичем в Москве. Константин Георгиевич — пустое место, Илья Григорьевич — «одиозная» фигура — а Орел достаточно нейтрален и действенен, и… не одиозен никому.

Что мне важно во всем этом: что удалось Вас включить. Это хорошо. Ваше имя уже в гослитовской книжечке, даст Бог, будет и в ленинградской[421], — есть и в комиссии. Мне хочется (не то слово, ну ладно!) — Вам передать Цветаеву. Чтобы постепенно, со временем Вы стали первым — и на долгое время вперед единственным «специалистом» и знатоком. Чтобы к тому времени, что Цветаева действительно воскреснет для читателей — а Вы до него доживете, Вы о ней могли сказать с полнейшей достоверностью. Поэтому только Вам я дам доступ к тому, чем располагаю, и открою Вам то, что надо, чтобы знать шире, больше, глубже… Я — человек куда более «разборчивый», чем собственная мать (на людей), да, верно, и «разбираюсь» лучше. И думаю, что в Вас, своей наследнице, не ошиблась.

Получила письмо от «крестной»[422]. Письма самого Константина Болеславовича почему-то не доходят. «Поэма Горы», конечно, была в том конверте, и Константин Болеславович в бешенстве… Тем не менее, просила его пока не реагировать, думаю, что добуду без его бедного стариковского бешенства. А потом удушим Володю, как гада. Всей комиссией. Орла заставим. Герой пронзает гада[423].

Посылаю Орлу письмишко — передайте. Может быть, для «прилику» вложите в конверт и напечатайте его «фамилие». Я не знаю его адреса. Рискну послать телеграмму на «Москву» вообще, а письмо передайте. Нет, на Ваше имя телеграмму.

А мороз крепчает, уже за 20°. Как видите, и это письмо — не письмо, но будет и «то самое».

Обнимаю Вас

Ваша А. Э.

8 5 февраля 1962 г.

Милая Анечка, только что получила Ваше письмо и сейчас же «откликаюсь», коротко, как «ку-ку», ибо Скаррон теснит меня, а не я его. Ну и что ж, отложим комиссию до марта, ежели начальство решило. Только опять всех собрать не удастся. Такой издательский размах, мне кажется, не очень своевременен — но мне «кажется», а Орел — человек многоопытный и, возможно, знает, что делает, или собирается делать.